Содержание

Неизвестные страницы истории и литературы 5

Детство 11
Оникшты 11
Минск 18
Москва 26
Революционная юность 29
Орел 29
Брянск 36
Снова Москва 40
Тула 42
Херсон 48
Одесса 73
Новозыбков 78
Снова Орел 82
Институт красной профессуры 88
Москва 88
Агент Коминтерна 94
Москва — Рига 94
Берлин — Вена 98
Вена — Прага 100
Прага — Кладно 104
Прага — Поддубички 105
Усть на Лабе — Карловы Вары 108
Карловы Вары — Прага 109
Дрезден — Берлин 112
Берлин — Базель 116
Базель — Берлин 121
Марксизм и литература
1925—1930 гг. 122
Ленинград 122
Директор ЛИЯ ЛОКА 134
Конец РАПП
1932 г. 142
РАПП 142
Военная служба 146
Служба в ЦК ВКП(б) 149
Оргкомитет 158
Возвращение М.Горького 158
Работа с Горьким в Оргкомитете 162
На даче у Горького 167
Будни Оргкомитета 169
Встречи писателей с членами Политбюро
в доме Горького 177
Встреча первая. 20 октября 1932 года 177
Встреча вторая. 26 октября 1932 года 193
Подготовка съезда писателей. 1932—1934 годы 207
Первый пленум Оргкомитета 207
Второй пленум Оргкомитета. Переписка с Всеволодом
Вишневским 213
Луначарский на трибуне и дома 222
Борьба в коммунистической фракции Оргкомитета 227
Работа Оргкомитета на совещаниях 236
Переписка писателей перед съездом 248
Первый съезд писателей. 1934 год 259
Организационная суета 259
и партийные чистки 259
Горький и Третий пленум Оргкомитета 266
Мой доклад по драматургии 269
Открытие съезда 280
Демьян Бедный — делегат съезда 287
Армения 293
Работа в нацкомиссиях 293
Аветик Исаакян 301
Егише Чаренц 306
Мартирос Сарьян 325
От убийства Кирова — к юбилею Пушкина 338
Закрытое письмо 338
А.С.Пушкин 339
«Наследие Пушкина и коммунизм» 348
Юбилейные дни 362
Годы террора 365
Из писем писателей в годы террора 365
Годы террора (продолжение). 1936 год 374
Годы террора (продолжение). 1937 год 376
Июль — дачный месяц 376
Август литературный 378
Сентябрь курортный 380
Октябрь — декабрь 383
Айболит, Бармалей и другие 387
1938 год 387
1939 год 391
Айболит и Бармалей. Конфликт литературоведов 401
Сороковые — роковые 414
Юбилей Лермонтова 414
«Литературный критик» 419
Обсуждение романа «Тихий Дон» 426
«Джангар» 436
Война 440
Эвакуация писателей. 1941 г. 440
1942 год 466
1943 год 510
1944 год 528
1945 год 534
Молодой Достоевский 540
Зам. директора ИМЛИ. 1946 год 540
Литва 541
1947 год 544
1948 год 548
Безродный космополит. 1949 год 564
Ф.Панферов и журнал «Октябрь» 579
Щедринская «оттепель» во время Сталинской зимы 588
Нам Гоголи и Щедрины нужны. 1950 год 588
По щедринским местам. 1951 год 595
Творчество Щедрина. Новые работы. 1952 год 601
Сатира Щедрина и современность. 1953 год. 605
1954 год 608
Возвращение к Достоевскому 609
1955 год 609
Предсмертное письмо А.Фадеева. 1956 год 619
Александр Фадеев — литературный вождь 634
Ветер хрущевской «весны» 654
1957 год 661
1958 год 675
Путешествие в прошлое. 1959 год 682
Шестидесятые годы 688
1960 год 688
Смерть Пастернака. (Продолжение 1960 года) 694
Поездка в Англию. 1961 год 698
О Чуковском и другое. 1962 год 705
1963 год 710
1964 год 711
1965 год 719
1966 год 720
1967 год 724
1968 год 730
1969 год 732
Семидесятые годы 733
1970 год 733
1971 год 734
1972 год 737
1973 год 742
1974 год 743
О диссертации М.Бахтина 745
1975 год 751
1976 год 754
1977 год 755
1978 год 761
1979 год 763
Восьмидесятые годы 773
1981 год 783
1982 год 786
1983 год 789
1984 год 789
1985 год 792
1986 год 795
1987—1988 годы 797
Последние годы. 1991—1997-й 799

Именной указатель 802

Неизвестные страницы
истории и литературы

I

Валерий Яковлевич Кирпотин прожил почти 100 лет. Пока позволяло зрение, читал и писал исследования о творчестве Ф.М.Достоевского. Но в последние годы сильно ослабел и все чаще стал повторять за обеденным столом слова из Библии:
— Я — человек, «сытый годами».
А когда почувствовал, что не может больше работать за письменным столом, попросил дочь внимательно его выслушать.
— Наташа, мне очень трудно жить. Я почти ничего не вижу. Я ничего не слышу. Дай мне яду.
— Ты что, папа, хочешь, чтобы меня посадили в тюрьму?
— Давай напишем письмо Ельцину, чтобы он разрешил.
Конечно, это говорил не только отец. Это говорила его болезнь. Он был дисциплинированным коммунистом с дореволюционным стажем и хотел, чтобы большой начальник, пусть и вышедший к тому времени из партии, разрешил ему умереть.
Умер он без разрешения на девяносто девятом году своей многотрудной, полной трагических моментов жизни.

На кладбище и сумрачно и чисто,
На памятниках капельки дождя.
Вчера мы хоронили коммуниста.
И был один Господь ему судья.

У гроба прозвучали негромкие слова, обещания сохранить память. Приближался 1998 год. Семья решила отметить 100-летие со дня рождения «Ровесника железного века» небольшой библиофильской книжечкой, куда бы вошли самые интересные письма из архива и дружеские надписи на подаренных книгах. На полках стояли издания с автографами К.Чуковского и Владимира Ермилова, Александра Фадеева и Арсения Тарковского, Ильи Сельвинского, Иосифа Уткина.
Валерий Яковлевич состоял в переписке со многими знаменитыми писателями. Сохранилось много писем К.Чуковского, Мариэтты Шагинян. Ему прислал уникальное письмо Алексей Толстой, где объяснил, как и зачем написал повесть «Хлеб».

II

Мы стали разбирать архив и неожиданно обнаружили, что Валерий Яковлевич всю жизнь вел дневник. Это были и нерегулярные записи в тетрадях, и записи на отдельных листочках. Иногда мысль приходила в библиотеке, где он делал выписки для своих теоретических работ. Тут же, среди цитат, появлялась дневниковая запись с годом, числом, месяцем, да так здесь и оставалась. Попадались дневниковые записи на страницах докладов, на рукописных экземплярах готовых работ. Мы стали все это собирать, выстраивать. А когда обнаружились секретные воспоминания «Агента Коминтерна», а за ними воспоминания о встрече членов Политбюро (Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов) с писателями на квартире Горького, стало ясно, что надо выпускать не библиофильскую книжечку с автографами, а большую книгу дневников и воспоминаний об исторических и литературных событиях советской цивилизации.

III

Валерий Яковлевич по своему складу характера был философом, теоретиком литературы. Возможно, он не стал бы писать мемуары, но его к этому подтолкнули.
19 марта 1957 года он получил официальное письмо из Института мировой литературы им. А.М.Горького. Прошло четыре года со смерти Сталина, год — как застрелился А.Фадеев. С этим выстрелом начиналось осознание новой реальности — оттепели в литературе. Причастные к этому процессу спешили вспомнить уходящее жестокое время в лицах, побуждали к воспоминаниям друг друга.
Письмо небольшое, приводим его полностью….

«Уважаемый Валерий Яковлевич!
Институт мировой литературы убедительно просит Вас написать воспоминания о встречах у А.М.Горького писателей с представителями партии и правительства (И.В.Сталиным, В.М.Молотовым, К.Е.Ворошиловым, Л.М.Кагановичем).
Крайне желательно, чтобы Вы написали возможно подробнее все, что помните.
В «Летописи жизни и творчества А.М.Горького» на основе ваших воспоминаний будут введены лишь краткие сообщения о каждой встрече, а Ваша рукопись будет храниться в Архиве А.М.Горького. Если Вы пожелаете, она не будет выдаваться в читальный зал в течение определенного периода.
Посылаем Вам копию кратких Ваших сообщений о встречах у Горького с писателями, которые Вы предоставили в свое время Е.Э.Лейтнеккеру, а также копию составленной им записи по воспоминаниям К.Л.Зелинского.
Может быть, эти материалы окажутся Вам полезными при написании воспоминаний.
Будем Вам очень признательны за исполнение нашей просьбы.
Заместитель директора института В.Р.Щербина».

Еще совсем недавно Валерий Яковлевич работал в Институте мировой литературы им. А.М.Горького, занимал должность заместителя директора. В период борьбы с «безродными космополитами» его исключили из партии и выгнали из института. И вот, скрипнув, повернулось колесо истории, и нынешний заместитель директора обращался к бывшему заместителю директора с просьбой написать воспоминания об участии членов партии и правительства в организации литературного процесса. В.Р.Щербина обещал, что по желанию автора воспоминания не будут выдаваться в читальный зал. Многое уже можно было написать, но считалось, что не время выдавать написанное для чтения.
Только через три года после получения письма Валерий Яковлевич начал из дневниковых записей собирать свои воспоминания в одну общую тетрадь. И только через десять лет закончил эту работу. Но она осталась у него в столе. Оттепель, как известно, закончилась, а до перестройки было еще далеко. Да и не испытывал он доверия к новым временам. Страх написать и сказать лишнее преследовал его до самой смерти.

IV

При жизни Валерий Яковлевич выпустил небольшую книжечку воспоминаний «Начало». Это были очерки, тщательно отредактированные по канонам цензурного времени, — о том, как видел Ленина, о том, как проходил
I съезд Союза советских писателей, и так далее. Записки «Агента Коминтерна», подробное изложение встречи писателей с членами Политбюро и многое другое, что уже было написано и лежало в столе, он, естественно, сюда не включил. Не напечатали бы. И все-таки продолжал работу над отдельными главами и кусками в расчете на то, что ослабнет когда-нибудь цензурное давление на писателей.
1 октября 1977 года Валерий Яковлевич записал в дневнике: «Если делать мемуарную книгу, то, во всяком случае, правдивую — не так, как Зелинский, который просто сочинял: не так, как Тихонов, который писал, как надо, как от него ждали... Но и помнить, что таких мемуаров, которые охватили бы всю переломившуюся через меня жизнь, — мне уже не написать по одной старости, живу на грани».
Валерий Яковлевич написал свою правдивую книгу, только не успел ее сложить. Два года мы просеивали архив, добывая по крупинке дневниковые записи и складывая их с готовыми главами, посвященными детским годам, первым годам революции, подводя к секретным записям зрелых лет.

V

В конце шестидесятых Валерий Яковлевич стал обстоятельно готовиться к работе над осмыслением своей жизни в революции и литературе. Он слал запросы на Украину, где устанавливал советскую власть. Ему прислали из архива его первую статью о Блоке, опубликованную в «Херсонских известиях». В течение нескольких лет он запрашивал и получал афиши театрализованных празднеств, приказы, в которых обращались к населению с различными угрозами недоучившиеся гимназисты и просто малообразованные, но очень активные революционеры, получившие неограниченную власть над людьми. Валерий Яковлевич (вслед за Лениным) называл это самодеятельностью масс. «Комиссары в пыльных шлемах», они же «хунвейбины» русской революции, строили с помощью этих расстрельных приказов новое государство не по Марксу, не по Ленину, а по своим собственным, часто абсурдным и вздорным представлениям. Например, все вывески государственных учреждений в Херсоне должны были быть алого цвета, то есть, цвета крови, цвета революции и Гражданской войны.
Валерий Яковлевич во всем этом участвовал, он был главным редактором «Херсонской правды». Он должен был публиковать на страницах газеты всю эту самодеятельность масс. Теперь наступило время зрелого осмысления. Он собирал и выстраивал все факты херсонского периода, чтобы понять, в чем же была ошибка при начальном строительстве советской власти.
Читатель узнает из этой книги о существовании института со странным названием ЛИЯ ЛОКА. Расшифровывалось это так: ЛИЯ — институт литературы и языка; ЛОКА — Ленинградское отделение коммунистической академии. Директором этого институт был В.Я.Кирпотин. Одновременно он был редактором журнала «Проблемы марксизма», который какое-то время получала по подписке вся страна и который одним росчерком пера был закрыт Сталиным, поскольку у марксизма не могло быть проблем.
Читатель найдет здесь новые подробности о закрытии РАППа. Декларацию о самороспуске по заданию Сталина написал В.Я.Кирпотин. Различные группы ассоциации пролетарских писателей обязаны были подписать декларацию и передать все свое имущество Оргкомитету Союза писателей, возглавлял который М.Горький, а секретарем был В.Я.Кирпотин.
Читатель прочтет здесь еще одно предсмертное письмо Александра Фадеева, адресованное лично В.Я.Кирпотину, и узнает о сложной дружбе-вражде писателя и критика. После смерти генерального секретаря Союза писателей Валерий Яковлевич посвятил много проникновенных страниц талантливому писателю и человеку.

VI

На встрече членов Политбюро с писателями Сталин прочитал вслух рассказ М.Горького «Кирилка» и разобрал его достоинства как опытный критик. Отец всех времен и народов показал на конкретном примере, как надо анализировать художественную литературу. Это был урок литературы для писателей и особенно для критиков. Они его хорошо усвоили, так и анализировали 70 лет произведения писателей, пользуясь методом Сталина, который стал вскоре методом социалистического реализма.
Складывая мемуары В.Я.Кирпотина, мы получили другой урок литературы. И он нам показался таким важным, что со временем мы стали воспринимать работу над составлением двухтомника как выполнение долга перед отечественной словесностью.

Составители: Эдуард Пашнев, Наталья Кирпотина
6 марта 2004 г.




ДЕТСТВО


Оникшты

Встал в половине восьмого: темно.
Вспоминаю: Оникшты, зима, семь часов утра, керосиновая лампа. Отец до школы учит брата и сестру: Гришу и Сарру. Я проснулся, слежу с интересом...
Потом, еще в темноте, иду в булочную, приношу теплые баранки и хухоны (лепешки) с маком, с луком; особенно вкусны с луком. Пьем чай. Хорошо.
С 1904-го по 1908 год отец с семьей жил в Оникштах (по тогдашнему официальному наименованию). Позднее этому литовскому местечку Паневежисcкого уезда Ковенской губернии дали название — Аникщай.
Отец заведовал еврейским народным училищем. Преподавание велось на русском языке, вследствие чего многие евреи-староверы косились на него как на русификатора. Казенная школа, находившаяся в ведении Ковенской дирекции народных училищ, содержалась за счет особых налогов, взимаемых только с евреев, так называемый «Коробочный сбор». Училище было одноклассное. Но срок обучения в нем продолжался три года. Отец одновременно вел занятия с тремя группами. Все сидели в одной большой классной комнате.
Семья отца была большая: сам-сём — пять человек детей. Должность учителя-заведующего была наиболее выгодной для той низшей категории школьных работников, к которым принадлежал отец. Месячный оклад был невелик, но отцу давали казенную квартиру при училище, очень хорошую, состоящую из трех больших комнат и кухни. Давали также казенные дрова, освещение, услуги сторожа-истопника. Был и огород. За такие должности держались, они давали обеспеченное существование и общественное положение в городе.
Интеллигенция была малочисленна: два доктора, зубной врач, аптекарь, два учителя (второй — заведовал русской народной школой), несколько фельдшеров. Вот, кажется, и все.
В этой маленькой группе была своя иерархия. На первом месте стояли доктора, люди с высшим образованием. Они были богатыми, жили в собственных домах.
Зубные врачи — другая ступень. Это были полуврачи- полуремесленники. Для поступления в зубоврачебную школу достаточно было свидетельства о сдаче экзаменов за шесть классов. Зубоврачеванию обучали как ремеслу, а не как отрасли медицины. Это в советское время зубной врач стал действительно врачом. К самой низшей категории местечковой интеллигенции принадлежали фельдшера, которых и за интеллигентов подчас не признавали. В самом деле, люди глубоко невежественные, очень часто — полузнахари.
Народный учитель в таких городках, как Оникшты, был уважаемым человеком, но, как правило, бедным уважаемым человеком. Казенная должность лишала его той независимости, которой пользовались доктора, а вместе с тем и высокого уровня общественного почета. Лавочник, лабазник, скупщик снимали первыми шапку перед учителями. Но при этом они прекрасно понимали преимущество своей толстой мошны перед худым карманом учителя и вовсе не скрывали сытого самодовольства. Но, как бы то ни было, своим положением учителя отец гордился.
Школьные занятия отнимали немного времени: три часа в день. Он проводил три урока по двум предметам: русскому языку и арифметике. Было еще и «чистописание», которое за самостоятельный предмет не считалось.
Понятию «интеллигент» отец придавал чрезвычайно высокое принципиальное значение. Интеллигентный человек, значит, не только образованный, но и порядочный, нравственный. Человек неинтеллигентный был не ровня в моральном и общественном отношении и не заслуживал настоящего уважения, даже если к нему приходилось обращаться с просьбами. Уважение к интеллигенции сопровождалось у отца фанатическим преклонением перед знанием, перед наукой. По его представлениям, наука и идеал совпадали. Для того чтобы понять, как это получилось, нужно остановиться на биографии и личности отца...
Он происходил из полунищей и дремучей, вполне средневековой по своим представлениям семьи из местечка Малеты Виленской губернии (Молейти — теперь). Отец его, мой дед, служил сторожем при каком-то дровяном складе. Его мать, моя бабушка, считала, что его место в синагоге. Она говорила:
— Единственное достойное дело для еврея — это чтение священных книг.
Если бы еврейская религия имела монастыри, то она погнала бы своего мужа в монахи и не успокоилась бы до тех пор, пока не наложила на него схиму.
Жить как-то надо было. И она занялась торговлей. Это была жалкая лавочка. Весь годовой товар составлял: бочку селедки, брус серого мыла и кое-что по мелочи. Доходы были так нищи, что дети разбегались из дому в поисках спасения от голода.
Мой отец иногда нанимал телегу и уезжал навестить своих престарелых родителей. Помню, в очередной раз за отцом приехал крестьянин на подводе. И я побежал за ними по улице, потом по дороге в чистое поле. Я бежал за подводой и просил взять меня с собой. Это была понятная ребячья попытка вырваться за пределы замкнутого пространства, за пределы грязных улочек маленького городка. Отец спрыгнул с подводы, взял меня на руки, успокоил:
— Возьму в другой раз обязательно.
Свое обещание он сдержал. Это случилось, когда мне было уже лет 7—8. Мы приехали к деду и бабушке, которых я до этого ни разу не видел и которых не суждено мне было увидеть потом никогда. Приехали мы на Пасху. К нашему приезду готовились, чтобы хорошо принять сына и достойно встретить праздник. В моей памяти встает подчищенная, выскобленная нищета. В комнатенке большую часть пространства занимала печь, на которой спали. Не было лишнего табурета, не было скатерти, чтобы накрыть праздничный стол; не было на всех тарелок, вилок. Ели ложками, а куски селедки брали руками. Селедочный рассол представлял собой чуть ли не самостоятельное блюдо, и его ели с хлебом, с картошкой.
Детей учили в клерикальной школе, хедере, методы и объем преподавания которой восходили, вероятно, к вавилонским племенам. Властная и фанатичная мать требовала, чтобы дети вызубривали все назубок и знали столько, чтобы по знаниям могли равняться с седовласыми и мудрыми раввинами. В доме соблюдались с пунктуальной тщательностью все многочисленные обряды и запреты еврейской религии. Русского языка не знали, на иноверцев смотрели, как русские староверы, почти как на нечистых.
Непонятно, каким образом в эту замкнутую, не продуваемую ветрами истории среду проникли и пустили корни семена шестидесятых годов прошлого века. В свое время я был слишком мал, чтобы задавать такие вопросы. А теперь отец давно уже в могиле и спросить некого.
Уже много позднее, занимаясь шестидесятыми годами как историк, я убедился, что потомки явно недооценили размах движения шестидесятников. Это и понятно — движение потерпело поражение, а историю, как известно, пишет победитель.
Копаясь даже в таких нерадивых и равнодушных показаниях, как хроники всяческих «губернских ведомостей», я убеждался, что воскресные школы устраивались не только в столицах, но и в отдаленных провинциях, в глуши. То в одном деревенском углу, то в другом крестьяне в складчину устраивали кружок для чтения.
И почти в каждой губернии была своя молодежь, которая занималась агитаторской деятельностью.
Это движение было парализовано реакцией, когда центры были разбиты, но не пропало бесследно, оставило свои зримые следы, создало преемственность. Россия была поднята на ступень шестидесятых годов, с которой ее уже непросто было столкнуть.
Живительные влияния, восходящие к шестидесятым годам, захватили отца и его младшего брата. Кем был человек, указавший им свет во мгле из бесконечно затянувшейся, безмолвной средневековой ночи, местный, пришлый, русский, поляк или еврей, я не знаю. Не знаю также, кто кого увлек, отец брата или наоборот? Отец рассказывал об этом вскользь, но я не могу уже воспроизвести подробностей, забыл, по малости лет не придал значения. Отец вообще говорил о себе всегда попутно, не фиксируя внимания. Из этих беглых, попутных сообщений, часть которых была услышана мною уже после февраля 1917 года, вырисовывается следующее...
В один прекрасный день, сколотив многими ухищрениями и трудами три рубля, захватив ковригу ржаного хлеба, отец бежал в Вильно, чтобы изучать русский язык. Он страстно хотел приобщиться к русской культуре, а через нее к современному движению всего передового человечества. Его побег не имел ничего общего с попыткой «устроиться» или «пристроиться». Это был — исход. Отец отряхал с подошв своих ботинок прах старого мира, чтобы приобщиться к другому, новому миру. Мыкаясь в Вильно, он овладел с помощью русских товарищей русским языком. В Минске в это время открылось реальное училище. Отец подал документы в третий класс. По возрасту его не приняли бы, перерос. Но за четверку табаку ему выписали метрику с теми годами, которые соответствовали правилам.
Переросток уселся за одну парту с малышами, которые были младше него на 3—4 года. Интересы у отца были далеко не школярские. В Вильно, а позднее в Минске он связался с народовольческими юношескими группами. В летние каникулы выезжал в деревню, втыкал в межи крестьянских полей прикрепленные к палочкам прокламации, бродил по селам и что-то проповедовал по избам изумленным крестьянам. Выполнял какие-то поручения засекреченного центра, который готовил побег Николая Морозова.
АРХИВ: (Из воспоминаний младшего брата.) Только после революции я узнал его биографию. Мальчиком он ушел из семьи и работал на пристани в Вильно. Там на него обратили внимание студенты, которые оказались народовольцами. Он участвовал в их попытке освободить знаменитого народовольца Н.Морозова, участника покушения на Александра II. Морозов возвращался из-за границы в Россию. Его тут же арестовали и собирались повезти в Петербург. Группе народовольцев, с которой сдружился мой отец, стало известно каким поездом и через какую именно станцию должны везти Морозова. На определенной станции его собирались отбить у жандармов. В назначенное время группа народовольцев, в составе которой находился и мой отец, вошла в остановившийся поезд, но Морозова там не оказалось. Его провезли раньше, другим поездом. Попытка освобождения не удалась. В 1882 году его приговорили к вечной каторге. (Сергей Далин «Китайские мемуары». М., 1982 г.)
После организации неудачного побега Николая Морозова отец продолжал учебу и дружбу со студентами. Вместе с ними однажды накрыл учителя-мракобеса шинелью на темной лестнице. Побили как следует. На этом отец попался и был исключен из Минского реального училища с «волчьим билетом», без права поступления в какую бы то ни было школу Российской империи. Он не захотел или не смог эмигрировать, был связан с отдаленной периферией движения, и у него не оказалось ни средств, ни связей для нелегального бегства за границу.
После женитьбы остро встал вопрос о средствах к существованию. Перебившись на том на сем, отец обратился к деятельности, которая в той или иной степени являлась его призванием.
В Ковно сдал экзамен на право быть народным учителем и в пограничном тогда литовском местечке открыл частную начальную школу. Учащихся было мало, расходов много.
По тогдашним законам еврей мог преподавать только в еврейских школах. Плату выколачивали с каждого ученика отдельно, и жить приходилось в долг и под заклад вещей.
Один эпизод рисует достаточно ясно настроение отца в это время. В Кретинге находилось поместье польского магната графа Тышкевича. Усадьба с великолепным парком и зимним садом. Однажды к крыльцу подъехала коляска с лакеем. Он передал отцу приглашение посетить поместье. Граф нуждался в репетиторе для своих детей. Условия, предложенные Тышкевичем, превзошли все, о чем отец мог только мечтать. Но граф потребовал, чтобы отец закрыл еврейскую школу и вообще никому больше не давал уроков. Его шляхетский гонор не мог допустить, чтобы один и тот же учитель давал уроки его детям и детям простых людей, тем более детям отверженных евреев. У отца был свой, плебейский гонор. Недемократическое условие оскорбило его. Он отказался стать домашним учителем.
Инспекция из Ковно (из дирекции народных училищ) положительно оценила учительскую работу отца. Ему дали место в казенной школе в Оникштах.
Материальная сторона жизни была устроена, но это его не успокаивало. Сам не смог получить высшего образования, но детей хотел выучить во что бы то ни стало. Не о профессии той или иной думал он, а именно о знании, о том, чтобы сделать своих детей истинно образованными людьми.
Учителя, находившиеся в таком же положении, как отец, старались упрочить положение своих наследников тем, что делали их учителями, провизорами, зубными врачами. Усилий для этого требовалось не так много. Юноши в 17—18 лет уже начинали сами зарабатывать, обзаводились семьями на радость себе и родителям.
Отец считал, что подлинные знания, дающие человеку кругозор, развивающие личностные качества, можно получить только в высшей школе. В Оникштах не было среднего учебного заведения, этой подготовительной ступени к университету. Отец занимался со своими детьми сам. Но этого было недостаточно. Он попробовал послать старшую дочь Сарру в Вильно. Там она должна была подготовиться и поступить в гимназию. Оказалось: содержать семью в Оникштах он может безбедно, но денег, чтобы содержать детей в губернских городах на наемной квартире, с отдельным питанием, у него не хватало.
Отец стал забрасывать дирекцию просьбами о переводе в губернский город, где он мог бы учить детей. Просьбы эти оставались без ответа или получали отказ. Народных училищ в больших городах было мало, особенно для евреев. Многие хотели получить место, свободных вакансий не находилось.
Надо сказать, еврейские народные училища находились под особо придирчивым надзором. Но отец был блестящим педагогом, он проводил занятия увлеченно и с большой пользой для учеников.
В Оникшты приехал инспектор Сцепуро из Виленского учебного округа. Для маленького местечка это было большое начальство. Обе школы, еврейская и русская, к его визиту готовились напряженно. Все чистилось, мылось, убиралось. Уроки репетировались особенно тщательно. Сцепуро явился в форменном сюртуке. После посещения классов инспектора кормили обедом в народной комнате. Детей отсылали в заднюю комнату, чтобы не нарушать почтительной трапезы. На обед в русское училище учитель-заведующий Боровик пригласил отца. На обед в еврейском училище отец пригласил Боровика. Нужно было не только накормить инспектора, но и посадить за стол хотя и не высокопоставленное, но достойное высокого гостя общество.
Мы видели инспектора в щелку, и казался он нам посланцем из какого-то непонятного и недоступного мира власти.
Сцепуро был человек добросовестный. Преподавание в еврейском училище ему понравилось, и он написал чрезвычайно благоприятный отзыв о работе отца. Тут же мой отец повторил свою обычную просьбу о переводе в губернский город, где имеются средние школы.
— Мне нужно детям дать образование, — объяснял он*.
Сцепуро обещал содействие. Но таких обещаний отец наслышался вдоволь. Они ни к чему не обязывали, и отец не придал словам инспектора большого значения.


Минск

Однажды утром мать, проснувшись, сказала:
— Готовьтесь, дети, пакуйте вещи, мы уезжаем. Мне приснился сон: отец получил перевод в Минск.
Все посмеялись. Стремление к переезду уже настолько овладело семьей, что это стало формировать сны. На самом деле переезд был невозможен, потому что перемещение учителей происходило в пределах одной губернии, на которую только и простиралась компетенция соответствующей дирекции народных училищ. Оникшты относились к Ковенской губернии. Минск был центром иной губернии, и до него для скромного учителя было далеко, как до звезды небесной.
Вечером отец пошел на почту за газетами. Он вбежал в комнату возбужденный, восторженный. Удивленно размахивал распечатанным казенным пакетом:
— Получил!
Действительно, отец получил назначение младшим учителем во Второе еврейское народное училище города Минска.
Сцепуро оказался человеком слова. Он сообщил о работе отца в Управление Виленского учебного округа, ведавшего всем просвещением в целой группе губерний. Но поскольку в Ковно не было вакансий, ходатайство отца переправили в Вильно, в высшую инстанцию, с мотивировкой поддержать. И когда освободилось место в Минске, отец получил его через голову дирекции округа.
Все имеет свои масштабы; восхождения и взлеты определяются не только абсолютным уровнем достигнутого, но и относительным значением преодоленного пути и преодоленных препятствий. Для отца, для немногочисленной корпорации народных учителей это было необычное событие, о котором долго говорили и долго помнили.
Переезд в Минск, как и надеялся отец, во многом определил мою судьбу и судьбу моих братьев и сестер*.
В Минске отец попал в неизмеримо более трудные условия существования, чем на старом месте. Об оникштинском приволье и речи больше не было. Второй учитель не получал ни квартиры, ни отопления, ни освещения. Жалованье — 32 рубля 33 копейки в месяц. А только одна квартира на семью в семь человек стоила не меньше 20 рублей.
АРХИВ. (Из воспоминаний младшего брата.) В 1907 г. отец был переведен учителем в начальную школу в Минске... После маленьких местечек Минск казался огромным городом, в котором был даже шестиэтажный дом. Мы жили на Ново-Московской улице в каком-то дворе, который больше походил на переулок: по обеим сторонам стояли дома. Длинный двор упирался в стену тюрьмы.
(С.Далин — «Китайские мемуары». Москва, 1982 г.)
В Минске все было дороже по сравнению с местечком. Здесь предъявлялись иные требования к одежде. Минск рождал новые потребности. Здесь были театр, кино. Раньше отец ходил на работу из одной комнаты в другую. Здесь надо было в любую погоду далеко топать пешком. Училище помещалось на окраине, за Троицкой горой, на Александровской улице. Благоразумные люди и раньше покачивали головами на отцовское стремление выбиться из тех рамок, которые ему предопределила жизнь. С бытовой стороны смена оникштинской должности на минскую была невыгодна, неоправданна.
Отец прекрасно знал, что делает, знал, какие тяготы возлагает на свои плечи. Но он сознательно шел навстречу всевозможным материальным трудностям во имя более широкой, более полной жизни, во имя целей, которые считал более значительными. Неисправимый оптимист, он не только стремился к лучшему, он верил в лучшее и для себя, и для общества. Идея прогресса была у него в крови. По складу характера, по складу своих способностей он был рационалистом, но его можно было назвать и мечтателем.
Почему-то врезалась в мою память картина, которую я наблюдал, когда мне исполнилось 7 лет. Это случилось после событий 1905 года, которые в Оникштах проявились бурно. Был издан Манифест 17 октября. Отец нанял за свой счет подводу и ездил, чтобы проголосовать на выборах в Думу. Избирательный участок находился далеко. После выборов он каждый день подходил к календарю, подсчитывал дни, оставшиеся до открытия Государственной думы первого созыва. И так — каждый вечер.
Отец ожидал благотворных перемен, свободы, равенства. Он надеялся, что Дума осуществит хоть часть из тех чаяний, которые так бурно обсуждались на улицах и площадях перед голосованием.
Каждой удаче (а удачи в жизни отца были все довольно скромные) он радовался, как ребенок. Неудачи не наводили на него уныния, не парализовали энергию. Бывало, жаловался:
— Идешь, словно дорога вымазана дегтем, ноги липнут. Оторвешь одну, другая прилипает.
Он был убежден: трудный участок дороги кончится, движение снова приобретет свободу, затраченные усилия снова будут вознаграждены успехом.
Одной стороной жизни отец принадлежал к интеллигенции, другой — к многочисленному и разнообразному по своим занятиям мещанству (по сословию он был мещанином). В этой среде ценили книгу молитвенную, учебную и развлекательную как средство заполнить пустое время. Интеллигенция ценила книгу, затрагивающую социальные вопросы. Но и здесь книга часто была источником знаний, но вовсе не убеждений... В промежутках между двумя революциями популярными писателями были Леонид Андреев, Мережковский, отчасти — Куприн. Из иностранных — скандинавы: Генрик Ибсен, Кнут Гамсун. Русские классики изучались в школе, и постепенно их тексты становились омертвелой обязаловкой. Минский театр пытался оживить Гоголя на утренниках для детей. Давали по воскресеньям «Ревизора». Но играли и ставили плохо.
Отец относился к русской классике иначе. Для него Гоголь, например, был живым писателем. И когда выдавался досуг, он читал нам отрывки из «Мертвых душ» о двух типах писателей, читал с пафосом, с каким читали, вероятно, молодые люди шестидесятых годов.
В доме была создана атмосфера, когда не читать книг было стыдно. Это считалось признаком неинтеллигентности. Отец читал нам вслух «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина.
В те годы не только в Оникштах, но и в Минске имена Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева звучали архаично. Школа знала их, но только в качестве необязательного материала. Белинского и Добролюбова почти не вспоминали. Не помню, чтобы отец называл Герцена, но о Бакунине говорил. Чернышевского же и в особенности Писарева вспоминал часто. Иногда присоединял к ним Михайловского. Имена великих шестидесятников я впервые услышал из его уст и под его влиянием прочитал первые доступные, или даже не вполне доступные для моего понимания, статьи. Из русских классиков отец любил еще Тургенева, Гончарова, особенно ценил роман «Обломов».
Перед революцией у отца был особый круг чтения: «Песня о соколе», «Буревестник» Горького, рассказы Короленко «Сон Макара», «Слепой музыкант». Что-то искал он и находил в этих книгах зовущее, бодрое, вселяющее надежду и бескорыстие.
Во время досуга (это было преимущественно в Оникштах) он обязательно читал нам из любимых произведений отрывки, которые поразили его воображение своими мыслями или образами.
Читал он нам один рассказ. Ни названия, ни автора я теперь уже не помню. Речь шла о черемухе, любимом дереве, от лица которого велось повествование... Черемуха пустила множество отростков, но сама стала

Именной указатель

Абовян Хачатур (1805—1848), армянск. писатель, просветитель — 561, 562
Абрамов Александр Иванович (1900—1985), писатель, критик, литературовед — 711
Абрамович Алексей Федорович (1907—1974), литературовед — 564
Авдеев Виктор Федорович (1909—?), писатель — 648
Авдеенко Александр Остапович (1908—1996), писатель — 611
Авербах Леопольд Леонидович (1903—1939), критик, руководитель РАПП — 142—145, 151, 153, 154, 156, 162—164, 176, 177, 179, 180, 184, 185, 187, 193, 195, 196, 203, 208, 210, 211, 230—232, 234, 237, 241, 247, 267, 371, 644, 675, 714, 727, 780
Агол Израиль Иосифович (1891—1937), генетик, философ, академик — 370
Азадовский Марк Константинович (1888—1954), литературовед, лингвист — 486
Айвазовский Иван Константинович (1817—1900), художник — 612
Айтматов Чингиз Торекулович (род. 1928), писатель — 733, 755
Айхенвальд Юлий Исаевич (1872—1928), критик, переводчик — 558
Акимов Николай Павлович (1901—1968), театральный режиссер, художник — 392
Акопян Акоп (1866—1937), армянск. поэт — 316
Аксамит, член ЦК комсомола Чехословакии в 1925 г. — 101
Аксарин Илья, член орловской «Группы социалистич. молодежи» — 49, 54
Алазан Ваграм (Габузян Ваграм Мартиросович; 1903—1966), армянск. писатель, поэт — 308
Александров Владимир Борисович (Келлер; 1898—1954), критик, литературовед — 423, 616
Александров Георгий Федорович (1908—1961), философ, в 1940—1947 гг. нач. упр. агитпропа ЦК ВКП(б), в 1954—1955 г. министр культуры СССР, академик — 462, 479, 482, 660
Алексеев Никандр Алексеевич (1891/92—1963), поэт, писатель, редактор — 244, 245
Алемасов Александр Михайлович (1902—1972), перв. секретарь Татарск. обкома ВКП(б) в 1937—1942 гг. — 474
Алигер Маргарита Иосифовна (1915—1992), поэтесса — 681
Алимджан Хамид (1909—1944), узбекск. поэт, критик, пред. СП Узбекистана — 487, 490, 495, 496, 498, 502, 524
Алтаузен Джек (Яков Моисеевич; 1907—1942), поэт — 235, 357
Альтман Иоганн Львович (1900—1955), критик, литературовед — 423, 453, 617
Амаглобели Сергей Иванович (1899—1946), театровед, в 1933—1936 гг. директор и худ. рук. Малого театра — 360
Аматуни Аматуни Семенович (Вартапетян; 1900—1938), с июня по сент. 1937 г. первый секретарь ЦК КП(б) Армении — 314, 323, 379
Ангаров Алексей Иванович (1898—1939), зав. отдел. культпросвет. работы ЦК ВКП(б) — 368, 373
Ангелина Паша (Прасковья Никитична; 1912—1959), организатор перв. женск. бригады трактористок, герой соц. труда — 587
Андреев Андрей Андреевич (1895—1971), член Политбюро ЦК ВКП(б) — 368, 462, 463, 465
Андреев Леонид Николаевич (1871—1918), писатель — 21, 45, 58, 275, 276, 406, 686, 706, 707, 796
Андреев Николай Ефремович (1908—1982), историк, искусствовед, проф. Кембриджского университета — 702
Андреева Мария Федоровна (Юрковская; 1868—1953), актриса, обществ. деятель, гражданская жена А.М.Горького — 523, 707
Андроников Ираклий Луарсабович (Андроникашвили; 1908—1990), литературовед, мастер устного рассказа — 375, 415, 416, 496, 666, 726
Андроникова Манана Ираклиевна (1936—1975), дочь И.Л.Андроникова — 496
Аникст Александр Абрамович (1910—1988), критик, литературовед — 673
Анна Николаевна, приятельница Кирпотиных, санитарн. врач — 425, 483, 492—494
Анненков Павел Васильевич (1812—1887), критик, историк литературы, мемуарист — 556
Аннинский Лев Александрович (род. 1934), литературовед, критик, эссеист — 743
Антокольский Павел Григорьевич (1896—1978), поэт — 235, 436, 670, 715
Антонов-Саратовский Владимир Павлович (1884—1965), член коллегии НКВД РСФСР, член Верховного суда СССР — 340
Апетер Иван Андреевич (1890—1938), начальник Политуправления Брянской группы отрядов — 37, 78, 79
Аплетин Михаил Яковлевич (1885—1981), критик, пред. Иностранной комиссии СП СССР. — 463, 766
Ардов Виктор Ефимович (Зигберман; 1900—1976), писатель-юморист — 452, 456, 489
Аристов, редакт. газеты Брянской группы отрядов «Борьба» — 78, 79
Армен Мкртич (Арутюнян Мкртич Григорьевич; 1906—1972), армянск. писатель — 246, 317, 319, 323—325
Арутюнян Сурен, редактор — 314
Архипов Владимир Александрович (1913—1977), литературовед — 708
Асеев Николай Николаевич (Штальбаум; 1889—1963), поэт — 164, 235, 253, 254, 260, 367 448, 455, 479, 620
Асмус Валентин Фердинандович (1894—1975), историк философии, логик, эстетик, литературовед — 698
Асмус Эрик Адольфович (1901—1937), дипломат, полпред СССР в Финляндии — 343, 344
Астахов Иван Борисович, эстетик, литературовед — 724
Астров Валентин Николаевич (1898—1993), журналист, историк, участник группы «молодых бухаринцев» — 90
Атаров Николай Сергеевич (1907—1978), писатель — 611
Афанасьев, секретарь Грозненского горкома партии 1948—1949 гг. — 570
Афанасьев Юрий Николаевич (род. 1934) — обшеств. и полит. деятель, историк, ректор Моск. Историко-архивн. института — 798
Афиногенов Александр Николаевич (1904—1941), драматург — 137, 143, 151, 153, 154, 193, 214, 215, 230—232, 243, 255, 270—272, 370, 462
Ахмадулина Белла (Изабелла) Ахатовна (род. 1937), поэтесса — 772
Ахматова Анна Андреевна (Горенко, 1898—1966), поэт — 124, 697, 756
Бабаевский Семен Петрович (1909—2000), писатель — 547, 594
Бабель Исаак Эммануилович (1894—1940), писатель — 372
Бабский Евгений Борисович (1902—1973), физиолог, академик АН УССР — 496, 525
Багрицкий Эдуард Георгиевич (Дзюбин; 1895—1934), поэт — 193, 199
Бадан—Яворенко Александр Иванович (1894—1937), учен. секретарь Наркомата просвещения Украины, зав сектор. редакции Укр. Советск. Энциклопедии — 239
Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788—1824), английск. поэт — 385, 568
Бакунин Михаил Александрович (1814—1876), теоретик и идеолог анархизма — 21, 128, 380, 558, 660, 774
Бакунц Аксель (1899—1938), армянск. писатель — 246, 295, 296, 323, 324
Балтрушайтис Юргис Казимирович (1873—1944), литовск. поэт, дипломат — 542
Балтушис Юозас (Альбертас К.Юозенас; 1909—1991), литовск. писатель — 543
Бальзак Оноре де (1799—1850), французск. писатель — 580
Банкетов А.М., зав. редакцией критики издат. «Советский писатель» — 798
Барабаш Юрий Яковлевич (род.1931), филолог, литературовед — 712
Барбюс Анри (1873—1935), французск. писатель — 590, 636, 728
Бартенев С.И., кинорежиссер, сценарист — 136, 173
Барто Агния Львовна (1906—1981), детская писательнца, поэтесса — 340, 528
Баталов Николай Петрович (1899—1937), актер — 281
Батрак Иван (Козловский И.А.; 1892—1938), писатель, поэт — 208
Бауман Николай Эрнестович (1873—1905), руководит. Московск. комитета и Северного бюро ЦК парт. — 309
Бахметьев Вдадимир Матвеевич (1885—1963), писатель — 193, 463, 506, 569, 667, 680
Бахрушин Сергей Владимирович (1882—1950), историк, членкор. АН СССР — 515, 522
Бахтин Михаил Михайлович (1895—1975), литературовед, философ — 736, 744—749
Бебель Август (1840—1913), лидер германск. социал-демократ. партии — 83
Бедный Демьян (Придворов Ефим Алексеевич; 1883—1945), поэт, баснописец — 34, 92, 93, 283, 287—292, 363, 602, 751
Безбожный Яков (Ройфман; ?, 1920) член молодежн. комсом. подполья в Одессе — 77
Безыменский Александр Ильич (1898—1973), поэт — 142, 165, 172, 208, 232, 233, 240, 242
Бейли Джон. О. (р. 1925), англ. литературовед. славист, проф. Оксфордск. университ. — 701
Бек Александр Альфредович (1902—1972), писатель — 431—435, 610
Бекетов Николой Николаевич, дядя Николай (1827—1911), физикохимик, дядя А.А.Блока — 757
Бекетов Платон Петрович (1761—1836), издатель, ред. журн. «Друг просвещения» — 130
Бекетова-Блок-Кублицкая-Пиоттух Александра Андреевна (1860—1923), мать А.А.Блока — 99, 762
Бекон Френсис (1561—1626), английск. философ, родоначальн. эмпиризма — 781
Белая Галина Андреевна (1931—2004), литературовед, критик — 425
Беленко Василий Викторович (1897—1938), начальн.отдела Госбанка СССР. — 135
Беленькая — 446, 447, 449
Белинский Виссарион Григорьевич (1811—1848), литературн. критик, публицист — 21, 136, 224, 349, 351, 353, 355, 357, 397, 415, 509, 522, 545, 548, 554—559, 568, 576, 632, 645, 650, 698, 743, 753, 754, 760, 781
Белкина Нина Петровна (1910—1951), литературовед — 482, 490
Белов Василий Иванович (род. 1932), писатель — 778, 779
Белоконь Вера Константиновна, врач-педиатр — 446
Белый Андрей (Бугаев Борис Николаевич; 1880—1934), поэт, писатель — 209, 210
Бельчиков Николай Федорович (1890—1979), литературовед, археограф — 342, 345, 454, 540, 561
Берг Поля (?—1920), член молодежн. комсом. подполья в Одессе — 77
Бергельсон Давид Рафаилович (1884—1952), еврейск. писатель — 498
Бергер Юхан Хеннинг (1872—1924), шведск. писатель, драматург — 443
Бердяев Николай Александрович (1874—1948), философ — 778
Березовский Феоктист Алексеевич (1877—1952), писатель — 170, 178, 182, 190, 193, 200, 206, 232, 233, 679
Берестинский Михаил Исаакович (1905—1963), драматург, сценарист — 444, 449, 492
Берия Лаврентий Павлович (1899—1953), нарком НКВД, член политбюро ЦК ВКП(б) — 154, 325, 626
Берсенев Иван Николаевич (Павлищев; 1889—1951), театральн. режиссер, актер — 281
Бершадский, возможно: Сергей Александрович (1850—1896), историк, или Рудольф Юльевич (1909—1979), писатель (точно не установлено) — 611
Бескин Осип Мартынович (1892—1969), критик, издательск. работник — 237, 240
Беспалов Иван Михайлович (1900—1937), литературовед, сотрудн. агитпропа ЦК ВКП(б) — 370
Беспалова, жена Беспалова И.М. — 697
Бессонов Сергей Алексеевич (1892—1941), экономист, ректор Уральск. политех. ин—та, далее дипломат — 90
Бетховен Людвиг ван (1770—1827), немецк. композитор — 351
Бехер Иоганнес Роберт (1891—1958), немецк. поэт — 543
Билль—Белоцерковский Владимир Наумович, Биль (1885—1970) — писатель, драматург — 150, 224, 667
Бирман Серафима Германовна (1890—1976), актриса — 281
Благая Софья Рафаиловна, врач, жена Д.Д.Благого — 477
Благой Дмитрий Дмитриевич (1893—1984), литературовед, акад. — 345, 502, 605, 677, 750
Блок Александр Александрович (1880—1921), поэт — 61—65, 74, 99, 305, 348, 361, 366, 367, 523, 525, 558, 715, 756, 757, 759, 760, 762, 784, 788, 791, 796
Блок Жан Ришар (1884—1947), французск. писатель — 630
Бобровников Николай Иванович (1909—1991), в 1956 г. пред. Исполкома Моссовета — 709
Бобровская Е, журналист — 581
Богат Евгений Михайлович (1923—1985), писатель, публицист, журналист — 778, 779
Богданов Александр Александрович (Малиновский; 1873—1928), революционер, врач, экономист, философ, основоположн. теории эмпириомонизма — 84—86
Богданов Александр Алексеевич (псевд. Волжский; 1874—1939), поэт, писатель — 235
Богуславский Михаил Соломонович (1886—1937), с 1924 г. пред. малого СНК — 92
Бодельман, секретарь, затем пред. ЦК компартии Швейцарии — 119, 120
Бойчевский В.И., критик, литературовед — 351
Боклевский Петр Михайлович (1816—1897), художник — 733
Болихов, зав. секретной частью СП СССР в 1941 г. — 463
Болсовер, руководит. славянск. факульт. Лондонск. университета — 700, 701
Бондарев Юрий Васильевич (род. 1924), писатель — 797
Бондарчук Зиновий, зам главн. ред., далее глав. ред. газеты «Херсонская Правда» в 1919 г. — 54, 70
Бонди Сергей Михайлович (1891—1983), литературовед, пушкинист — 677, 757, 766
Бонецкий Константин Иосифович (род. 1914), член редсовета литературоведения и критики Гослитиздата — 618
Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич (1873—1955), историк, литературовед, парт. и гос. деятель, первый управ. делами Совнаркома — 288, 340—343, 416, 417
Боровик, зав. русским народным училищем в Оникштах — 18
Бородин Сергей Петрович (1902—1974), писатель — 468, 529
Боткин Василий Петрович (1810—1869), писатель, сотр. «Отечественных Записок» и «Современника» — 224, 568
Бошьян Геворг М., автор вирусной теории рака, зав. отд. биохимии Инст. Эксперимент. ветеринарии — 600
Брайнина Берта Яковлевна (1902—1984), критик — 572, 676
Брик Осип Максимович (1888—1945), литературовед, драматург — 367
Бровка Петрусь (Петр Устинович; 1905—1980), белорусск. поэт — 435, 505
Бровман Григорий Абрамович (1907—1984), критик — 662, 761, 793
Бродский Николай Леонтьевич (1881—1951), литературовед, историк русск. литературы — 398, 417, 527, 535, 537, 538, 548, 571, 619, 745
Брокгаузовские, Брокгауз Фридрих Арнольд (1772—1823), немецкий издатель, выпускавший с Ефроном И.А (1847—1917) энциклопедии и классическую литературу на русск. языке — 24, 349
Бруевич Николай Григорьевич (1896—1987), механик, времен. секретарь АН СССР — 388
Бруштейн Александра Яковлевна (1884—1968), писательница — 664
Брюллов Карл Павлович (1799—1852), художник — 594
Брюсов Валерий Яковлевич (1873—1924), поэт-символист — 306, 367, 406
Буачидзе Бенито Михайлович (1905—1937), грузинск. литературовед, критик — 153, 154
Бубенов Михаил Семенович (1909—1983), писатель — 613, 617, 722
Бубликов Александр Александрович (1875—1936), комиссар Гос. Думы, министр путей сообщения России — 29
Бубнов Андрей Сергеевич (1884—1940), сов. парт. деятель, нарком просвещения — 159, 215, 361, 363, 364
Бугаенко Павел Андреевич (1908—1993), филолог, проректор Саратовск. Гос. Университета — 764
Будберг Мария Игнатьевна (Закревская-Бенкендорф; 1892—1974), переводчица, секретарь и близкий друг М.Горького — 158, 700, 701, 703, 707
Буденный Семен Михайлович (1883—1973), маршал Сов. Союза — 430
Булат Павел Лазаревич (1901—1937), начальник кафедры политэк. Воен.-полит. академии им. Толмачева — 135
Булгаков Михаил Афанасьевич (1891—1940), писатель, драматург — 214, 393, 758
Булгаков Сергей Николаевич (1871—1944), философ — 558
Булин Антон Степанович (1894—1937), зам нач. ГлавПУР РККА — 150
Бунин Иван Алексеевич (1870—1953), писатель — 610, 611
Буров Михаил Никитович (1880—1957), первый пред. Орловск. губревкома — 30, 34, 35
Бурский(?), возможно, Гурский Илья Данилович (1899—1972) — писатель, сотрудник Информбюро — 462
Бухарин Николай Иванович (1888—1938), крупный деятель большев. парт., социолог, экономист, редакт., академик — 91, 93, 134, 137, 149, 178, 188—190, 201—203, 278, 282, 284, 285, 290, 373, 698
Бухаркин, историк-марксист, сотрудн. Пушкинского дома — 137, 138
Быков, перв. секретарь Кировского обкома — 598
Бялик Борис Аронович (1911—1988), критик, литературовед — 546, 552, 583

Вавилов Сергей Иванович (1891—1951), физик, с 1945 г. президент АН СССР — 573, 575
Вагнер Рихард (1813—1883), немецк. композитор — 59, 60
Варейкис Иосиф Михайлович (1894—1939), парт. деятель, перв. секретарь Воронежск. обкома — 242, 685
Варпаховский Леонид Викторович (1908—1976), режиссер, художник, театральн. деятель — 735
Васенов Н.Ф., писатель, журналист, секретарь Кировского отделения СП ССР — 600
Васильев Николай Васильевич (псевд. Шубоссинни; 1899—1942), чувашск. писатель, поэт, критик — 244
Васильев Павел Николаевич (1910—1937), поэт — 247, 262—265
Васильев Сергей Александрович (1911—1975), поэт — 534
Васнецов Апполинарий Михайлович (1856—1933), художник — 486
Васнецовы: Виктор Михайлович (1848—1926) и Апполинарий Михайлович (См.), художники — 598
Вахтангов Евгений Багратионович (1883—1922), театральн. режиссер — 161, 400, 443, 450, 521, 790
Вегман Вениамин Давыдович (1873—1934), уполномоченный Новосибирск. отдел. Литфонда, историк, публицист — 371
Величкина Вера Михайловна (1868—1918), сотрудн. Л.Толстого в комит. помощи голодающим, врач, жена В.Д.Бонч-Бруевича — 288
Вельти, пред. ЦК компартии Швейцарии, адвокат — 119
Венгеров Семен Афанасьевич (1855—1920), библиограф, историк-литературовед, редактор — 349, 523
Венгров Натан (Моисей Павлович; 1894—1962), детск. поэт, литературовед, критик — 537
Венцлова Антанас Томасович (1906—1971), литовск. писатель, поэт, обществ. деятель — 542—544
Вергелис Арон Алтерович (1918—1999), еврейск. поэт, редактор — 787, 791
Вересаев Викентий Викентьевич (Смидович; 1867—1945), писатель — 247, 353, 393
Верещагин, автор гимназического задачника по арифметике — 43
Веселовский Александр Николаевич (1838—1906), историк и теоретик литературы — 547, 549, 565, 569, 577, 582, 623, 660
Виноградов, руковод. туристич. группы в Китае — 692, 693
Виноградов Анатолий Корнелиевич (1888—1946), писатель, литературовед, переводчик — 463
Виноградов Виктор Владимирович (1894—1969), филолог, лингвист, литературовед, академик — 124, 616, 714
Виноградская Полина Семеновна (1897—?), писательница, журналистка, сотрудн. ЦК ВКП (б), ред. журн. «Коммунистка» — 189
Винчи Леонардо да (1452—1519), художник, скульптор, ученый — 59, 60
Виппер Роберт Юрьевич (1859—1954) — историк, академик — 510
Вирта Николай Евгеньевич (1906—1976), писатель — 397, 463—465, 469, 475, 500, 505
Вишневский Всеволод Витальевич (1900—1951), драматург — 139, 142, 161, 170, 213—216, 218, 220, 222, 270, 284, 579, 595, 734, 735
Власов — пред. райсовета Ленинского района Москвы — 509
Власов Владимир Александрович (1902/03—1986), композитор — 395
Власов Федор Харитонович (1905—1975), литературовед — 431
Вовочка — См. Ермилов — 258
Вознесенский Андрей Андреевич (род.1933), поэт, график, архитектор — 759
Войтинская Ольга С., критик, редактор лит. журналов, главный редактор «Литературной газеты» — 191, 192, 356, 406
Волгин Игорь Леонидович (род. 1942), поэт, литературовед, президент Рос. Общества Достоевского — 798
Волин Борис Михайлович (Фрадкин; 1886—1957), критик, в 1931—1935 гг. начальник Главлита — 247, 248, 263, 264
Волынский А. (Флексер Аким Львович; 1863—1926), критик, литературовед, исусствовед — 557, 559
Вольберг, член ЦК Комсомола в 1934 г. — 263, 264
Воронский Александр Константинович (1884—1937), писатель, критик, в 1921—1922 гг. редактор журн. «Красная Новь» — 172, 369, 645
Ворошилов Клемент Ефремович (1881—1969), член Политбюро, маршал Сов. Союза — 178, 187, 188, 190, 191, 193, 199, 200, 203, 237, 363, 367, 372, 653, 764
Врубель Михаил Александрович (1856—1910), художник — 679
Вуль, нач. УРКМ г. Москвы, директ. милиции в 1937 г. — 363
Вульф Алексей Николаевич (1805—1881), псковский помещик, приятель А.С.Пушкина — 374
Вштуни Азат (Мамиконян; 1894—1958), армянск. поэт — 333, 382
Вяземский Петр Андреевич, князь (1792—1878), поэт, критик — 555

Габрилович Евгений Иосифович (1899—1993), писатель, кинодраматург — 193, 210, 528
Гавронски Яас (Йес) — депутат Европарламента (Италия) от фракции Народн. Европейск. партии — 783
Гагарин Юрий Алексеевич (1934—1968), первый летчик—космонавт — 335
Гайдар Аркадий Петрович (Голиков; 1904—1941), писатель — 448
Гамарник Ян Борисович (1894—1937), комиссар 58 стрелков. дивизии, начальник полит. управления РККА, зам. наркома обороны СССР — 628
Гамсахурдия Коста (Константин Симонович; 1891—1975), грузинский писатель, критик, переводчик — 171
Гамсун Кнут (1859—1952), норвежск. писатель — 21, 172
Ганецкий Яков Станиславович (Якуб Фюрстенберг; 1879—1937), сов. гос и парт деятель, член коллегии НКИД РСФСР — 699
Гарди Томас (1840—1928) — английск. писатель, поэт — 433
Гастев Алексей Капитонович (1882—1939/40), поэт, ученый, политич. деятель — 287
Гатов Александр Борисович (1899—1972), поэт, переводчик — 298, 326, 329
Гачев Георгий Дмитриевич (род. 1929), критик, литературовед, философ — 737
Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831), немецк. философ — 102, 128, 172, 422, 568, 607, 781
Гейне Генрих (1797—1856), немецк. поэт — 308, 312, 697
Гельштейн Элеазар Маркович, врач, профессор 2-го мед. ин-та — 377
Геминдер Бедржих (подпольная кличка Фриц; 1901—1952), чехословацк. работник коминтерна, затем начальник международн. отд. ЦК КПЧ — 108, 109
Генкин Яков Михайлович (1888—1970) — пред. Херсонск. губкома КП(б)У, пред. исполкома Херсонск. губсовета — 70, 73
Георг V (1865—1936), английск. король — 530
Гераклит Эфесский (конец 6 — начало 5 вв. до н. э.), древнегреческ. философ — 729
Герасимов Александр Михайлович (1881—1963), художник, президент Акад. художеств в 1947—1957 гг. — 336, 603, 658
Герасимов Михаил Прокофьевич (1889—1939), поэт — 59, 60, 193, 287
Герасимов Сергей Аполлинариевич (1906—1985), кинорежиссер — 709
Герасимова Валерия Анатольевна (1903—1970), писательница, первая жена А.А.Фадеева — 511, 611, 639, 647, 675, 716
Герасимова Марианна Анатольевна, сестра В.А.Герасимовой — 647
Гергель Шандор (Александр Гергей; 1896—1966), венгерск. писатель — 662, 663
Герцен Александр Иванович (1812—1870), писатель, философ, революцион. демократ — 21, 128, 415, 508, 535, 591, 592, 594, 620, 710, 744, 781
Гершель, один из секретарей чешск. комсомола — 100, 101
Герштейн Эмма Григорьевна (1903—2002), литературовед, мемуаристка — 414, 415
Гете Иоганн Вольфганг (1749—1832), немецк. поэт, писатель, мыслитель — 280, 354, 684
Гидаш Антал (1899—1980), венгерск. поэт, писатель — 663
Гикало Николай Федорович (1897—1938), перв. секретарь ЦК КП(б) Белоруссии и Минск. горкома партии в 1932 г. — 171
Гиппиус Зинаида Николаевна (1869—1945), поэтесса — 367
Гирняк (Гарняк ?), западноукраинский писатель, поэт — 238
Гитлер Адольф (Шикльгрубер; 1889—1945), рейхсканцлер и фюрер фашистск. Германии — 239, 365, 445, 488, 493, 494, 533, 723, 724, 786
Глаголев Николай Александрович (1896—1984), литературовед, критик — 352
Гладков Александр Константинович (1912—1976), писатель, драматург — 443
Гладков Федор Васильевич (1883—1958), писатель, 150, 158, 169, 193, 208, 253, 549—551, 554, 569—573, 578, 610, 667
Глатман — 513
Глебов Анатолий (Анатолий Глебович Котельников; 1899—1964), писатель — 441, 449, 509
Глезос Манолис (род. 1922), нац. герой Греции, участник движения Сопротивления — 683
Глинка Андрей (1864—1938), лидер клерикальной Народной партии Словакии — 110
Глухов и Захаров, революц. настроен. рабочие в Орле — 33
Го Можо (1892—1978), китайск. историк, писатель, гос. и полит. деятель — 616
Гогенфельд, литературовед — 538
Гоголь Николай Васильевич (1809—1852), писатель — 21, 26, 32, 197, 280, 349, 361, 388, 393 400, 428, 435, 588, 594, 601, 602, 605, 637, 638, 646, 698, 761, 780, 796
Головенченко Федор Михайлович (1899—1963), зам. зав. отделом пропаганды ЦК ВКП(б), директ. Гослитиздата — 583
Головин (Орловский) Константин Федорович (1843—1903), писатель, публицист, критик — 557, 559
Голодный Михаил Семенович (Эпштейн; 1903—1949) — поэт — 235, 398, 464, 478, 518, 525, 526
Голосовкер Маргарита Эммануиловна, зав. сектором художественных иллюстраций ИМЛИ им. Горького — 478
Голсуорси Джон (1867—1933), английск. писатель — 433
Гольцев Виктор Викторович (1901—1955), критик, литературовед — 298
Гоникман Семен Львович (1897—?), философ — 135
Гончаров Иван Александрович (1812—1891), писатель — 21, 139
Горбатов Борис Леонтьевич (1908—1954), писатель — 494, 506
Горбачев Георгий Ефимович (1897—1942), критик — 125
Горбачев Николай Андреевич (1923—2000), писатель, пред. правления Литфонда — 617
Горбунов Кузьма Яковлевич (1903—1986), писатель — 282, 611, 712
Горелик — 463
Городецкий Сергей Митрофанович (1884—1967), поэт — 366, 367
Городецкая Надежда Даниловна (1901—1985), профессор, руковод. отделен. славянск. исследований в Ливерпульск. университете — 704
Горок Иржи, посол Чехословакии в Москве — 540
Горохов Л.Б., главный редактор Ленотгиза — 133
Горпищенко Павел Филиппович (1893—1943), «Батька морской пехоты», ком. див., полковник Красн. армии — 532
Горький Максим (Пешков Алексей Максимович; 1868—1936), писатель — 21, 134, 140, 151, 158—162, 164, 167, 168, 175—181, 184—187, 189—191, 193, 195—211, 213, 214, 232, 240, 241, 252, 258, 260—263, 265—272, 274, 275—279, 282—286, 289—291, 293, 298—300, 306, 307, 320, 322, 335, 349, 361, 368, 381, 396, 397, 399, 406, 418, 422, 436, 490, 517, 523, 545, 546, 552, 564, 580, 592, 596, 600, 612, 645, 654, 660, 665, 684, 698—700, 703, 704, 706, 707, 724—728, 739, 741, 751, 753, 757, 761, 764, 780, 792—797, 799
Горюнов Анатолий Иосифович (1902—1951), киноактер — 400
Готвальд Клемент (1896—1953), президент Чехословакии — 103
Гоффеншефер Вениамин Цезаревич (1905—1966), критик — 427, 429, 431, 434, 589, 604
Гоффеншефер Цезарь, отец В.Ц.Гоффеншефера — 572
Граевский, работник Высш. Совета Народн. Хозяйства — 41
Гранин Даниил Александрович (Герман; род. 1919), писатель — 712
Гриб Владимир Романович (1908—1940), критик, литературовед — 423
Грибачев Николай Матвеевич (1910—1992), писатель, поэт — 637
Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1899), писатель — 662
Григорьев Аполлон Александрович (1822—1864), поэт, литерат. и театрал. критик — 558
Григорьев Николай Алексевич (1894—1919), главарь контррев. мятежа на Украине в 1918 г. — 65, 66, 72
Григорьева, актриса — 613
Гримм Роберт (1880—1958), секретарь соц.-демокр. партии Швейцарии — 119
Грин Александр Степанович (Гриневский; 1880—1932), писатель — 252, 613
Грин Грэм (1904—1991), английск. писатель — 700
Грин Нина Николаевна (Миронова; 1894—1970), жена А.С.Грина — 252
Гринберг Захар Григорьевич (1889—1949), литературовед, сотр. ИМЛИ — 499, 500, 515, 516
Гринблат (Гринченко), сотр. отд. Сов. пропаганды при Херсонск. губисполкоме — 54
Громов Павел Петрович (1914—1982), литературн.и театральн. критик — 757
Гронский Иван Михайлович, И.М. (1894—1985), председатель Оргкомитета ССП, редактор газ. «Известия», журн. «Новый мир» — 90, 91, 162—169, 193—195, 197, 201, 229, 230, 232—237, 240, 245, 266, 284, 291, 369, 420, 579, 580, 727, 728, 737, 739—742, 745, 751
Гроссман Василий Семенович (1905—1964), писатель — 383, 516, 662, 713
Гроссман Леонид Петрович (1888—1965), литературовед, критик — 538, 558, 619, 667
Грудская Анна Яковлевна (Абрамовна) (1902—1937), критик — 369, 371
Губер Борис Андреевич (1903—1937), писатель, критик — 208
Гуидзи Абэ, японск. литературовед-славист, переводчик — 739
Гулям Гафур (Гафур Гулямивич Гулямов; 1903—1966), узбекск. писатель, поэт — 476, 487
Гумилев Николай Степанович (1886—1921), поэт — 523
Гуральник Уран Абрамович, литературовед, критик, бывш. аспирант В.Я.Кирпотина — 776
Гурвич Абрам Соломонович (1897—1962), литерат. и театрал. критик — 427, 526
Гурвич Александр Гаврилович (1874—1954), биолог, гистолог, автор теории митогенетических лучей — 167
Гуртов А., начальник агитпросвета Херсонск. губвоенкомата — 57
Гус Ян (1371—1415), чешск. национальн. герой, идеолог Реформации — 103
Гусев Виктор Михайлович (1909—1944), поэт, драматург — 447, 500, 504, 506
Гусев Николай Николаевич (1882—1967), литературовед, секр. Л.Толстого — 361
Гусевы — семья В.М.Гусева — 504, 517
Гуськов Сергей Васильевич (1923—1997), писатель, журналист — 797
Гуттен Ульрих фон (1488—1523), немецк. гуманист и персонаж трагедии Лассаля «Франц фон Зиккинген» — 220
Гуцков Карл (1811—1878), немецк. писатель, драматур — 273
Гэ-Бао-Цюань (Гэ Баоцюань) (1913—200?), китайск. литературовед, переводчик — 689

Далин Владимир Сергеевич, Володя (род. 1923), племянник В.Я.Кирпотина, инженер — 512, 515, 656
Далин Сергей Алексеевич (Рабинович Ософ Израилевич; 1902—1985), работник Коминтерна, зам. пред. крайплана Красноярск. края, экономист, брат В.Я.Кирпотина — 16, 19, 30, 96, 368, 628, 654, 655, 742, 788, 794
Дау Джордж (1781—1829), английск. художник—портретист — 790
Даукше, революционный латышск. стрелок — 38, 39
Дволайцкий Шолом Моисеевич (1893—1937), преподават. ИКП, зам пред Всесоюзн. комиссии по делам Высшей школы — 89, 90, 91
Деборин Абрам Моисеевич (Иоффе, 1881—1963), философ, историк, акад., один из организаторов ИКП — 91, 129, 134
Дегтярев Леонид, писатель — 208
Дейч Александр Иосифович (1893—1972), литературовед, критик, переводч. — 503
Демидов Алексей Алексеевич (1883—1934), писатель

Исторический документ

23.02.2006

Автор: Дюк Митягов
Источник: Ваш досуг, № 7

Виднейший литературовед и критик, исследователь творчества Ф.М. Достоевского и писателей русской демократии оставил уникальнейшее наследие. В воспоминаниях теоретика литературы, охвативших по времени всю историю СССР, – секретные дневники агента Коминтерна, субъективные портреты Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и малоизвестные стороны жизни советских писателей. Читателей, интересующихся историей государства и литературой, в мемуарах Кирпотина ждут неожиданные детали культурной жизни страны.

Первый ученик

13.03.2006

Автор: Владимир Березин
Источник: Книжное обозрение, № 10-11

Генрих. Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили. Ланцелот. Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая? Генрих. Уйдем, папа. Он ругается. Евгений Шварц. Дракон I Был такой литературный чиновник Кирпотин. Натуральный еврей, из-под Ковно. Отец его был учителем, держал еврейскую школу. А сын ушел в революцию. Говорить о евреях в революции – тема болезненная – получишь тумаков с обеих сторон политического спектра. Поэтому пробежимся по ней скороговоркой. Кирпотин принадлежал к очень распространенному типу молодых людей, о котором много писали Бабель, Шкловский и Слуцкий. Это тип человека семнадцати–двадцати лет, поверившего в революцию безоговорочно, потому что она дала ему возможность вырваться из своей среды, обрушить косный мир вокруг и прорваться в будущее. Только из одного такого получается интересный писатель Лагин, а из другого – критик Кирпотин. Он было начал писать мемуары, да не успел закончить – оттого, перед изданием, эти мемуары стали разбавлять всякими письмами и документами. В той, самостоятельной еще, части мемуаров есть замечательная история. Кирпотина с товарищем посылают нелегально в Европу налаживать школы, где западных рабочих учили революции. Кажется, в Вене их поселили на квартире австрийского рабочего. Двое коминтерновцев устали и легли спать в постелях не разуваясь. Потом венский рабочий нажаловался своим партийным товарищам на советских гостей – они, дескать, спят в ботинках, попортили полировку мебели, намусорили... Спустя много лет Кирпотин благодушно усмехается: да, не совсем понятен был заграничным товарищам стиль нашей революции – несколько бесшабашный и открытый. Действительно, это был стиль революции, а не строгий быт приличной еврейской учительской семьи. Жизнь, кстати, обошлась с ним особым способом. Нет, он не был арестован (что случилось со многими романтиками от революции). Но у него была даже запрещенная книга – «Публицисты и критики». Дело в том, что внутри той книги были статьи «Литературоведение Троцкого» и «Несколько замечаний о литературных экскурсах Бухарина» – этих литературоведов из ЦК автор скорее ругал, но все равно – даже упоминать их было нельзя. Его выгнали как космополита (читай – еврея) из ИМЛИ в 1949 году. Он долго и унизительно каялся – без толку. Но до этого он еще успел 6 декабря 1946 года выступить на расширенном заседании президиума ССП и клеймить вместе со всеми книгу Зощенко «Перед восходом солнца» как произведение «антихудожественное, чуждое интересам народа». Он председательствовал на знаменитой защите Михаила Бахтина в ИМЛИ, где Бахтину решили дать кандидатскую степень вместо докторской. Ключевые слова из статьи Н. Панькова по этому поводу следующие: «Вопрос о Бахтине решался в ВАК шесть лет. В 1952 году чересчур самостоятельному и ретивому исследователю Рабле решили выдать диплом кандидата наук (если бы Бахтин вел дневник, то мог бы для него позаимствовать пушкинскую фразу: “Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры – что довольно неприлично моим летам”)». Впрочем, воспоминатели говорят, что на этой защите он ничего особенного не сделал – что теперь выглядит похвалой. Кирпотин не спился, не пришел в ужас – жил долго и одного года не дожил до собственного столетия. Сейчас мы имеем возможность читать его книгу – мемуары, черновики и дневниковые записи. Непонятно, как его родственники дали согласие на публикацию – может, они не понимали, что делают, а может, это был особый род гражданского мужества, что выталкивает на всеобщее обозрение горькие истины личных архивов. Не знаю. II Кирпотин стал критиком, как солдат партии. Понятие «номенклатура» в этом и заключалось: из номенклатуры, списка, бралось наименование – и вот оно уже в списке преподавателей военной академии, а вот в списке критиков, а вот он в Пушкинском Доме, а вот в Институте мировой литературы. Как только, впрочем, Кирпотин начинает писать собственно о литературе, то видно, что слова его унылы и стёрты, а то и выползет что-то по-детски наивное: «Формалисты потом раскололись и пошли дальше разными путями. В. Виноградов стал известным лингвистом и академиком. Эйхенбаум занялся исследованием творчества Л. Толстого и Лермонтова. Роман Якобсон эмигрировал и сделался одним из столпов буржуазного литературоведения в Америке. Эмигрировал также и теоретик “Серапионовых братьев” Лунц... Формалисты поумнее охотно шли на компромисс. Они отлично понимали – компромисс для марксистов означал капитуляцию перед формалистами. И здесь, как и в экономике, решался вопрос: кто кого?» Это пишется спустя много лет после произошедших событий. То, что номенклатурный критик не понимал вполне «формализма», что не знал о болезни Лунца, лечить которую он поехал в немецкий санаторий, – плохо для профессионала. Но для человека, близкого к литературе, губительно не понимать, какое тысячелетие на дворе. 21 мая 1927 года Юрий Тынянов написал эпиграмму-надпись на статье «Пушкин и архаисты», подаренную Б. М. Эйхенбауму: Был у нас «Арзамас» Был у нас ОПОЯЗ И литература. Есть указ касс, Есть заказ масс, Есть у нас младший класс И макулатура. Иногда злодеи становятся обаятельными – иногда Воланд выглядит привлекательнее скучного чиновника. На одних и тех же послевоенных собраниях вместе с Кирпотиным выступал Симонов. Симонов много что говорил в те годы. Но он был автором «Жди меня» и стихотворения «Убей немца!», страшного, как мертвая вода, которую можно было заливать в танковые баки вместо солярки. Федин был в своё время одним из «Серапионовых братьев». Речь про Зощенко говорил на том собрании Шкловский – и мучился от этого своего превращения. Фадеев, наконец, убил себя. А тут мы имеем дело с химически чистым образцом. Это лабораторный случай литературного чиновника, у которого нет великого стихотворения, нет сильной книги молодости, нет никакого «зато». Не книгу «Наследие Пушкина и коммунизм» же предъявлять в качестве «зато». III Зато книга мемуаров Кирпотина, документы и письма дают нам пищу для массы размышлений. В частности, в этом толстом томе есть чудесная стенограмма заседания Оргкомитета по подготовке съезда советских писателей из личного архива Кирпотина. «Вот встает писатель Никандр Алексеев и говорит: “АЛЕКСЕЕВ. Была получена информация из Москвы, что Кирпотина нет, что Гронского пока не убирают, но только до съезда. И все это истолковывается так, что сюда приходит РАПП. Я не могу обойти молчанием и другого... Это по поводу формализма, по поводу Заболоцкого. Я считаю, что “Литературная газета” с Заболоцким была чрезвычайно мягка. Мы получили 2-й и 3-й номера ленинградской “Звезды”, где напечатаны “Меркнут знаки зодиака” и поэма о земледелии. Отдельные писатели знают наизусть “Меркнут знаки зодиака”. Коммунисты задали себе вопрос: почему появляются такие вещи? Прямо штукарство, прямо открытая контрреволюция. В чем тут дело? И мы про себя отмечали, что, очевидно, мы сейчас настолько сильны, что можем это печатать, чтобы потом разоблачать. ...Но когда я у видел, что эти вещи заучиваются наизусть, я посчитал, что был сделан промах и что “Литературная газета” даст по крайней мере большой выстрел. “Меркнут знаки зодиака над просторами села”. И кончается это так: “Спит растение – картошка. Засыпай скорей и ты”. Эта вещь чрезвычайно сильно действует. Она активно действует, как контрреволюционная вещь, и по этой вещи “Литературная газета” не сделала выстрела... ...Здесь до сих пор не поднят вопрос материально-бытового порядка. ...Писатели оказались исключительно на рыночном снабжении, а те, что были прикреплены к распределителю, за шесть месяцев получили всего один килограмм сахару. Писатели пишут, издательства не выплачивают гонорар. КИРПОТИН. Мы же вам помогли в этом деле. АЛЕКСЕЕВ. По части квартир и пайков ничего не было сделано». Эти люди понимают, что создается СП СССР. И вот сейчас они, и на их глазах, создают всю систему кормления. Тут уж держись. Нравы были простые – Вера Инбер говорила о нем просто: «толстый дурак и бездарность Кирпотин». Он отвечал ей тем же, записывая в дневник список бытовых злодеяний поэтессы. Кирпотин с некоторой обидой пишет, что в 1935 году ему дали профессорское звание, в 1936-м – степень доктора без защиты, а в 1937 году из ЦК он перешел на работу в ИМЛИ – «на должность совсем маленькую – старший научный сотрудник». Во-первых, говорит он, у меня брата арестовали, а во-вторых, «меня всегда интересовала исследовательская и педагогическая работа». А в ЦК «вместе со своим непосредственными начальниками Ангаровым, Стецким я вынужден был подписывать протоколы писательских собраний, которые теперь выглядят как доносы, но которые таковыми не были...» И дальше, натурально, следует отрывок «Из письма Л.И. Ангарова и В.Я. Кирпотина – секретарям ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичу, А. А. Андрееву и Н.Н. Ежову 29 августа 1936», которое этот самый донос и есть. «Писатель Иван Катаев (член партии с 1919) в 1928 году ездил к сосланному в Липецк троцкисту Воронскому за директивами о работе литературной группы “Перевал”... Афиногенов вообще печатает сомнительных людей...» Святая простота автора позволяла писать именно так, вместо того чтобы попытаться скрыть эти истории. При этом в дневнике от 23 мая 1951 года он пишет про другого Катаева: «Две беседы с Катаевым. Не доверяю ему, а были друзьями. Предаст, обманет во имя карьеры». В мемуарной книге есть история образца 1940 года – тогда споро и радостно травили журнал «Литературный критик» и заодно – писателя Андрея Платонова. Кирпотин в приписке, сделанной после 1968 года, замечает: «При оценке дискуссии 1939–1940 гг. историку не следует становиться на позиции одной из сторон. Нельзя не учитывать и того, что в последующие годы некоторые из участников дискуссии эволюционировали в своих взглядах и их новые формулы не совпадают с первоначальными». Умри, Денис! Лучше ж не скажешь. Вот язык советской номенклатурной критики, вот ее идея в том самом лабораторном виде. Ведь это пишет человек, что вместе с Фадеевым написал секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Молотову, Жданову, Андрееву и Маленкову докладную записку «Об антипартийной группировке в советской критике», куда зачислили и Платонова как «автора литературного пасквиля на колхозное движение “Впрок”». «...Группка “Литературного критика” выродилась в кучку людей, представляющих современную ревизию марксизма-ленинизма, представляющих буржуазно-либеральное сопротивление марксизму-ленинизму в литературе». Отчего-то этой докладной записки в томе воспоминаний нет, а есть лишь фрагменты «неопубликованной дискуссионной статьи», как нет, впрочем, и черновиков выступлений вслед ждановскому окрику, от которого вздрогнула вся живая русская литература. Много, много разного можно найти в этой книге – даже вполне непосредственную реакцию стареющего критика на смерть Пастернака, – нет, не так нужно было гнобить Пастернака, не так. «Если при таких обстоятельствах пришлось давать извещение о смерти члена Литфонда, значит, весил немало... Мы духовно сильнее, мы излечим болезнь поэзии Пастернака. Когда-то в дискуссии “Литература и народ” я без всяких нажимов, только доводами, отвоевал у него аудиторию. У него не осталось возможности для позы. Он не любил вспоминать этот эпизод. Передавали, что ему позвонил Сталин и спросил о месте Мандельштама в литературе. Он не вступился за него, и Мандельштам подвергся жестокому испытанию. Это только эпизоды, штрихи. Но Пастернак весь тут. Мы духовно сильнее, и поэтому не надо было устраивать casus. Он поэт большой, поэт разлада. Он находился между двух берегов. Дали бы ему возможность получить премию, и козырная карта была бы в наших руках». Это немного напоминает эпизод из вполне ортодоксального советского фильма «Ленин в 1918 году», когда один из контрреволюционеров кричит: «Не так надо душить, не так! За яблочко!» К сожалению, справочный аппарат в этой книге своеобразный – в указателе значится: «Булгаков, Михаил Афанасьевич (1890 – 1740)! – писатель, драматург, 214, 393, 558». А откроешь страницу 558, обнаружишь с удивлением: «Поход против Белинского имел место в «Вехах», о чем писал Ленин. Основное обвинение по адресу Белинского – обвинение в социализме и атеизме, см. статьи Булгакова, Струве». Эй, комментатор! Это не тот Булгаков. Не Михаил. Не писатель. Не драматург. Проверьте. IV А персонажи действительно булгаковские – это дневники критика Латунского. Мы додумываем роман, что писал Мастер в булгаковском романе, мы давно читаем оригиналы разгромных статей. А теперь – вот вам частная жизнь критика, похожего на критика Латунского. Важно, что Латунский – это обобщенный критик. Не злодей, а ученик злодея. Иногда ученик сбивался с дороги и, нахватав двоек, впадал в немилость. Причем, если судить по дневникам, это тот самый случай, когда герой «колебался вместе с Генеральной линией партии». Он как-то пытается уместить в себе быстро меняющийся мир, но получается «Сковорода наоборот» – как он ни ловил этот мир, но не поймал. И вот толстенный том подходит к концу. Там есть письмо 1991 года внуку в Америку – о том, что метро стоит уже 15 копеек, живем голодно, бедно. За ним идет ответное письмо внука ему, что подал документы на гринкарту (?) – написано «вид на жительство»... Следующий документ в книге последний. Это некролог из «Вечерней Москвы». Всякая книга учит, и эти мемуары – тоже. Во-первых, какие бы чудовищные вещи ни писал человек и к каким бы мучениям ни привел своих жертв, он все равно любит свою семью, трогательно передает куропатку жене в роддом, заботится о детях. Кто был давнишний мучитель – русский, татарин-еврей – он все едино похож на нас. Во-вторых, толку в чистой ненависти нет. Нет большого героизма в том, чтобы разломать рояль и устроить наводнение в квартире критика. Это мелкая мещанская месть. Куда сложнее понять, отчего и как произошло в мире, как превращается человек в упыря, как устроена система оценок прошлого у стариков. Какой, наконец, вкус у этого времени, какой у него запах – чернил, крови, тлена – или оно пахнет весенней набухающей землей или детскими макушками. В каких, наконец, пропорциях эти запахи могут быть смешаны. Русская литература совершенна и совершена – она, кажется, уже не будет продолжена теми же способами, которыми в ней XX век продолжал XIX. Литература постепенно теряет интерес к себе, становится маргинальным занятием. Исчезло министерство по делам писателей, притворявшееся писательским союзом. Последние стали, наконец, первыми. Писатель Платонов и критик Кирпотин заняли свои места. Иногда кажется, что конвой ляжет в одну и ту же землю, что и Мандельштам. Но хотя земной шар один, память о них все равно разная.

Чугунные люди

00.00.2006

Автор: Михаил Золотоносов
Источник: Московские новости, № 9

Название книги «Ровесник железного века» - том воспоминаний, дневников, записей и архивных материалов Валерия Яковлевича Кирпотина (1898-1997), выпущенный издательством «Захаров», напоминает о том, что был Золотой век, потом Серебряный, а на пролетарский период благородных металлов уже не хватило. Осталась одна «черная металлургия». Ровесник железного века и сам предстает в книге чугуноголовым пролетарско-марксистским критиком и литературоведом. Послужной список его великолепен: от агента Коминтерна в 1920-е, завсектором ЦК в 1930-е (тогда же он один из организаторов Союза писателей СССР) до замдиректора ИМЛИ. Опытный партаппаратчик, с 1933 года числившийся ведущим экспертом в области фантомного соцреализма. Таких уже не осталось ни одного, а в свое время это было страшное и распространенное, но по-своему интересное явление. Кирпотин не был завзятым литературным громилой (хотя порой в погромах и участвовал), и потому имя его не сделалось одиозным, тем более что как еврей он пострадал в период борьбы с космополитизмом в 1949 году. Страдание это выразилось в том, что его исключили из партии и выгнали с работы, в то время как некоторых других «безродных» сгноили в тюрьме. Но был запасом партийной прочности, товарища Кирпотина партия решила сохранить. Очень любопытно, кстати, прочитать его письмо Маленкову от 10 июля 1953 года. Когда многим уже стала ясна органическая преступность сталинского (а заодно и ленинского) режима, Кирпотин повторно кается в указанной им где-то неверной оценке влияния Гегеля и Фейербаха на революционных демократов (!) и возмущается: не исключать же за такое из партии! Причем он не имитирует непонимание, он на самом деле исторически полностью дезориентирован, не осознает, что антисемитизм был государственной политикой, и дело не в манипулировании цитатами из Гегеля, а в том, что жизнь его висела на волоске. Сознание Кирпотина не просто патологически искажено, это сознание вечного подростка, тот самый пуерилизм, наивность и ребячество, о котором Й.Хейзинга писал в Homo Ludens (1938). В этом смысле книга очень ценна, потому что заодно объясняет причину, по которой официальное советское литературоведение оказалось так малоценно: те же наивные ребяческие рассуждения, конъюнктурно выгодные, доказывающие, что русская литература была идейной предшественницей марксизма-ленинизма и революции. Поэтому привлекает тема «Наследие Пушкина и коммунизм» (1936), интересен Писарев как радикальный разночинец, Достоевский-петрашевец, Салтыков-Щедрин как разоблачитель царизма… Чугунолитейный завод работал бесперебойно. А заметить, например, что разоблачения Щедрина в не меньшей степени касаются России сталинской (о чем свидетельствовали знаменитые пометки Сталина на книге избранных произведений писателя, подготовленной Ивановым-Разумником), Кирпотину бы и в голову не пришло. Полная и искренняя вера в истинность Пушкина – предтечи коммунизма. Неудивительно, что история наказала Кирпотина неупоминанием: это литературоведение настолько в стороне от магистрального пути науки, что писать о нем теперь можно лишь как об одной из забавных тупиковых ветвей. Особенно любопытны случаи, когда он ненароком встречался с большим литературоведением. В 1946 году, когда Кирпотин был замдиректора ИМЛИ, судьба свела его с Бахтиным, который представил туда кандидатскую диссертацию. В письмах 1974 года Кирпотин уточняет, что он не только не препятствовал, а, наоборот, двинул дело с защитой. И в то же время подчеркнул, что «основных теоретических принципов Бахтина я не разделял и не разделяю». В дневнике 10 декабря 1974 года Кирпотин записывает: прочитал сборник «Проблемы поэтики и история литературы» (Саранск, 1973). Издание осуществлено в честь Бахтина, в нем была впервые опубликована статья В.Н. Топорова «Поэтика Достоевского и архаичные темы мифологического мышления». Теперь это уже классика русского литературоведения, как и работы Бахтина, но у Кирпотина особое чутье на все талантливое: «Во всех статьях, - в гневе пишет он для себя, истреблены разум, идея, идеал. Во всех статьях цеховой жаргон. Изгнание разума никогда не происходит безнаказанно. На место разума приходит националистическое изуверство, секс.. Это форма одичания, потому что за первыми приличными высказываниями прут вторые, беззастенчивые, которые не стесняются хвалить Николая I и травить жидов! Если культура насквозь проедена такой «наукой», таким миросозерцанием, таким византизмом, тогда все готово для крушения. Приходите, вандалы или турки, или взрывайте атомную бомбу. Все созрело!» За этим словесным поносом угадывается пропагандистская триада «наркотики, насилие, секс», кажется, что автора записи просто покинул разум. Но именно таким было отношение партийно-идеологической среды к трудам московско-тарусской школы. Это была особая порода, везде требовавшая марксизма и классового подхода, везде искавшая врагов. Структурный подход или палеосемантический метод, восходящий к мифологическим архетипам (как у Топорова), они объявляли торжеством дьявола, и уникальные записи Кирпотина это показывают изнутри. Произведения литературы он воспринимает как модели, обучающие правильному поведению строителя коммунизма, «Записки из подполья» - выступление против мещанства, Свидригайлов и Ставрогин внушают отвращение к сладострастию. Человек, учивший Пастернака слышать голоса рабочих масс и колхозников (1936), иначе и не мог. Интересны зарисовки Пастернака в июле 1941 года: для писателей организовали обучение строевой подготовке, индивидуалист Пастернак ходит и учится один, в стороне от других, стреляет из винтовки на «отлично». Любопытны дневниковые записи 1962 года о Чуковском, основанные на ненависти. Это уже «психология», тут много верного: «Людей не любит, но как гаер нуждается в арене». Чуковского Кирпотин ненавидит за благополучие, за «уровень жизни богатого буржуа», доставшиеся не за преданность режиму, а за вечную фигу в кармане, ненавидит даже, как ни странно, за советскую ортодоксальность, но не искреннюю, как у самого Кирпотина, а фальшиво-советскую, скрывающую иронию к «революционным достижениям». Иронию Кирпотин и люди его чугунного типа ненавидели сильнее всего.

Гроб для Пастернака и

20.04.2006

Автор: Андрей Смирнов
Источник: НГ Ex libris

Об авторе этой книги можно придумать хороший вопрос для литературной викторины. «Кто это: прожил 99 лет, а не Сергей Шервинский и не Эм­ма Герштейн? Звать Валерий Яковлевич, а не Брюсов?». Правильно, это - видный со­ветский литературовед и кри­тик В.Я.Кирпотин (1898-1997), доктор филологических наук, и прочая, и прочая. Валерий Кирпотин, как писали встарь, прошел большой жиз­ненный и творческий путь. Ро­дился в еврейском местечке в семье учителя, сызмальства тянулся к книгам. В 1918-м редактировал большевистские газеты в Орле и Херсоне, в середине 20-х как «агент Комин­терна» ездил в Европу - под­нимать немцев и чехов на вос­стание. С мировой революци­ей не вышло, зато по возвра­щении пригодилась давняя страсть к книгам. Партия на­правила Кирпотина на литера­турный фронт. Бои там шли нешуточные. Напостовцы про­тив рапповцев, пролеткультовцы против попутчиков и пере­вальцев, «Фадеев рвет с Авер­бахом»... Валерий Яковлевич быстро разобрался в ситуа­ции, выбрал нужную сторону, марксистскую. Дорогого стои­ла и скупая похвала Горького в дни Первого съезда писате­лей. В 30-х Кирпотин - уже один из ведущих критиков. Книга «Наследие Пушкина и коммунизм» делает его всесо­юзной знаменитостью. Потом - книги о Достоевском, Лер­монтове, сотни статей... Од­ним словом, бодрая, правильная карьера, не сильно под­порченная даже легкой опа­лой конца 40-х. Большой книги воспоминаний Валерий Кирпотин не написал. В архиве остались мемуарные очерки о Горьком и Чуковском, письма, дневники. Из этого разнородного материала наследники В.Я. Кирпотина со­брали любопытную книгу, на­стоящий памятник эпохе. Едва ли не самое яркое здесь - про­токолы писательских собраний. Тут, что ни слово, то золото. Точнее, свинец: девять грам­мов. «Киршон: А если ему (Пас­тернаку на отчетном собрании. - А.С.) так всыпят, что он ум­рет, то приготовьте ему гроб за счет Оргкомитета. Нужно, что­бы и Пастернак отчитывался, а десятки писателей слышали. Я бы сказал, что Забо­лоцкий - фашист. Динамов: Там сказано - кулацкий поэт. Киршон: Я бы показал, куда это всё растет...» Такой вот воздух эпохи. Железный. Не надышишься перед смертью. Но не только подобными рари­тетами жива эта книга. Еще - трогательной военной перепи­ской Кирпотина с женой и 7-летней дочкой (он в осажден­ной Москве, они в Ташкенте), мудрыми и горькими дневни­ками последних лет (разочаро­вавшись в партийной литера­туре, он верил в «партийность совести»). И еще - вопреки всякой логике прорвавшимися в книгу эпизодами подлинной, неподцензурной жизни. Это как тонкий пассаж из Шопена посреди грохота имперских гимнов.