Представление о XX веке

Год издания: 2020

Кол-во страниц: 496

Переплёт: Твердый

ISBN: 978-5-89091-505-4

Серия : Книги издательства «Симпозиум»

Жанр: Роман

Доступна в продаже
Цена в магазинах от:   460Р

Новинка! Это дебютный роман Питера Хёга, в будущем — знаменитого автора «Смиллы и ее чувства снега», «Тишины» и «Условно пригодных», его блестящий выход в высшую лигу скандинавской литературы.

Перед глазами читателя вновь пройдет все дальше уносящееся от нас столетие — со всем его цинизмом и сентиментальностью, прогрессом и предрассудками, с попытками пяти поколений жителей отдельно взятой страны замедлить или ускорить ход Времени.

Перевод Е. Красновой

 

«Эта книга — История датских надежд,

рассказ о том, чего мы боялись, о чем мечтали,

на что надеялись и чего ожидали в ХХ веке,

и я попытался рассказать обо всем этом

как можно более достоверно и просто…»

Почитать Развернуть Свернуть

Карл Лауриц


O поместье Темный холм
О застывшем времени
1520–1918


Карл Лауриц появился на свет в поместье Темный холм в новогоднюю ночь. Имена его родителей установить так и не удалось, но известно, что вскоре после рождения младенца усыновил управляющий. К тому времени Темный холм уже в течение двухсот лет — или, во всяком случае, не менее двухсот — от постоянно изменяющегося мира ограждала высокая, увенчанная железными шипами стена из серого известняка с вкраплением древних окаменелостей. Стена эта окружала дворцовые угодья и дома, сложенные из того же серого известняка. Внутри
стены дополнительной защитой служил ров, в зеленоватой воде которого летними днями огромные сомы размером с аллигатора неподвижно грелись на поверхности, переливаясь в тех скупых лучах солнца, которым удавалось проникнуть из-за стены внутрь поместья.

Почти все сходятся во мнении, что Карл Лауриц родился в 1900-м, в ночь на новый, 1900 год, но для обитателей замка дат не существовало. Дело в том, что время в поместье навсегда остановилось с того самого дня, как Граф распорядился начать работы по возведению стены, а заодно и остановить хитроумные механизмы всех часов, которые прежде показывали не только время, день и год, но и положение Луны и планет, — и сообщил своему секретарю, в обязанности которого до тех пор входило написание истории поместья, что вре-
мени больше не будет, поскольку оно, по мнению Графа, представляет собой какое-то современное, мещанское изобретение, ему, Графу, в его поместье оно совершенно ни к чему, и отныне будет существовать лишь одно время — год первый.

Мысль о движении времени была неприятна Графу и прежде, но особенно она стала досаждать ему тогда, когда он почувствовал, что старое дворянство в новое
время обречено на проигрыш. В дни своей бурной молодости, проведенной среди фолиантов и пергаментных свитков в старейших библиотеках Европы, он случайно
выяснил, что великий естествоиспытатель Парацельс1, оказавшись в свое время в Темном холме, пришел к выводу, что где-то здесь, на территории поместья, нахо-
дится центр Вселенной. Стоит ли говорить, что утверждение это в наши дни вряд ли заслуживает внимания, и даже тогда оно казалось сомнительным, но Граф с
тех пор ни о чем другом думать не мог. В те времена каждый образованный человек — а именно к таковым следует отнести Графа — был немного историком, немного врачом, немного философом, немного юристом, немного коллекционером, немного химиком, немного теологом — и все это безусловно можно было сказать о Графе, вот почему он без всякой посторонней помощи сумел оборудовать на чердаке замка просторную лабораторию в полном соответствии с предписаниями придворного алхимика короля Кристиана IV, известного под именем Петрус Северинус2. Получился прекрасно оснащенный лабораторный кабинет, заставленный колбами, книгами и всевозможными механизмами, где учение Парацельса о неизменной материи соседствовало с философией Аристотеля и Платона, а также с новейшими достижениями в области механики. В довершение всего в лабораторию протянули водопровод и не забыли про ведро для дефекации. После того как все работы были закончены, Граф перестал куда-либо выходить и дни напролет проводил над картами звездного неба и геометрическими построениями.


По прошествии времени, вполне сравнимого с человеческим веком, ему удалось с точностью до миллиметра определить местоположение космического центра Вселенной. Центр обнаружился возле конюшни, на краю навозной кучи, и только тогда Граф покинул свою нору и распорядился огородить вычисленную им
точку позолоченной металлической решеткой. Настал его звездный час. Теперь он покажет всем, что прожил свою жизнь не напрасно и что нет на свете рода значительнее, чем его род, всегда находившийся в центре мироздания, и, по-видимому, тогда в голове у него возникла дерзновенная мечта получить неопровержимые научные доказательства того, что Господь Бог отвел дворянству самое важное место в мире.


Идея эта представляется мне беспочвенной и даже безумной, но тем не менее современниками она была воспринята с заинтересованным любопытством, и, ког-
да Граф пригласил в поместье цветнации и прочих господ в париках, все они откликнулись на его приглашение, то есть и ученые мужи, и духовенство, и представители Королевского дома, и члены Государственного совета, не говоря уже о Каспаре Бартолине1 — мафиози, главе семьи Бартолинов, захватившей Копенгагенский университет, и его зяте, великом астрономе, инженере‑изобретателе и члене парижской Академии Оле Рёмере1.


Для начала Граф выкатил гостям пятьдесят бочек выдержанного венгерского токайского, урожая времен детства великого Парацельса, после чего рассказал о
своем эпохальном открытии и произведенных расчетах, свидетельствующих о том, что если копать здесь, в самом центре, то можно будет добыть вещество, не-
обходимое для получения философского камня, создания вечного двигателя, а также извлечь некоторое количество космического семени.


На глазах гостей, разместившихся на стульях, которые были расставлены в несколько рядов вокруг позолоченной решетки, под аккомпанемент дворцового
оркестра Темного холма, двенадцать слуг в штанах-пуфиках и красных шелковых чулках принялись рыть яму внутри ограждения, а Граф при этом зачитывал вслух фрагменты из Парацельса. Яму выкопали такую глубокую, что стены ее в конце концов обрушились, навозная куча с утробным чавканьем поглотила слуг,
но ничего, кроме обломков свиных челюстей, в яме обнаружить не удалось. И тем не менее никто из присутствующих не смеется, все они сопереживают Графу,
а великий Оле Рёмер встает, нетвердым шагом подходит к нему, кладет мясистую руку ему на плечо и гнусаво бурчит: «Видите ли, вот какая штука, говорю,
как коллега коллеге, — Земля круглая, и поэтому центр у нее везде, а если копать, то найдешь одно только дерьмо». После чего все присутствующие удаляются,
а Граф остается с навозной кучей, пустыми бочками, позолоченной решеткой
и глубокой меланхолией, происходящей от сознания того, что во всей Вселенной ишь одному ему — за исключением разве что Господа Бога — вéдома истина, а все остальные пребывают в плену иллюзий.

Дополнения Развернуть Свернуть

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Эта книга — История датских надежд, рассказ о том, чего мы боялись, о чем мечтали, на что надеялись и чего ожидали в ХХ веке, и я попытался рассказать обо
всем этом как можно более достоверно и просто. И чтобы стало понятно, зачем вообще все это было писать, я хочу сначала рассказать о двух эпизодах.

Однажды, ранней весной тысяча девятьсот двадцать девятого года, в гостиной виллы на Странвайен Карстен помогал своему отцу, Карлу Лаурицу, собирать пулемет.Когда они собрали его и установили на сошки, оказалось, что пулемет занимает чуть ли не все пространство от стены до стены. Кто-то может задаться вопросом — зачем в гостиной пулемет? Но Карстен не удивлялся, для него все происходящее было лишь естественным продолжением брутальной элегантности отца, и когда он лег на живот и посмотрел сквозь прицел, ему показалось, что ствол пулемета с какой-то безоглядной решительностью смотрит в туманное будущее.


И тут Карл Лауриц сказал:
— Вот что, парень, тебе семь лет, и ты уже можешь понять, что в жизни главное: надо всегда смотреть вперед, потому что именно там находятся деньги.

Хотя Карстену было всего пять лет и он ничего не понял, он тем не менее зачарованно слушал, ведь в то время отец разговаривал с ним нечасто.

Это первый эпизод.

Второй происходит в то же самое время в Кристиансхауне, в доходном доме, Мария Йенсен наблюдает за тем, как ее мать Анна делает уборку. Занимается она этим уже несколько лет подряд, но сейчас имеются основания полагать, что наконец-то дома воцарится стерильная чистота. Врач, лечивший местных бедняков, одолжил ей микроскоп, позволивший Анне заглянуть в микробную
бездну на стенах, которые, как ей казалось прежде, были уже совсем чистыми и которые теперь приходилось протирать спиртом. Мария стояла рядом с матерью. Собравшись с силами, она попыталась справиться с заиканием,
которое в последнее время усилилось, и спросила ее:

— З-з-зачем тебе эти с-с-стекла?

Анна ответила, что при помощи микроскопа можно добиться идеальной чистоты.

— Но что т-т-толку? — возразила ей Мария. — Все снова запачкается.

Не найдя, что ответить, Анна на некоторое время замерла, удивленно глядя на дочь.

Мгновение спустя все остается в прошлом. Анна возвращается к своей необозримой уборке, Карл Лауриц разбирает пулемет и на следующий день бесследно исчезает, и если дети запомнили эти события и впоследствии смогли рассказать мне о них, то, скорее всего, это не случайно, хотя вовсе не означает, что им следует придавать какое-то особое значение, ведь Карстен с Марией запомнили и много всего другого. Но мне представляется важным, что обе эти сцены не являются чем-то исключительным, я полагаю, что как раз в то время, когда все это происходит, на Странвайен и в Кристансхауне сосредоточилось очень много надежд, и если я продолжаю это свое повествование — и со временем еще вернусь к Карстену и Марии, — то потому, что считаю: внутри множества повседневных событий, а возможно, и каждого, заключена суть целого столетия.

Рецензии Развернуть Свернуть

Дания и ее чувство времени

Эту и другие упомянутые в наших публикациях книги можно приобрести с доставкой в независимых магазинах (ищите ближайший к вам на карте) или заказать на сайте издательства, поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

Случается и такое: ряд хёговских произведений уже давно издан на русском языке, но перевод дебютного романа писателя выходит только сейчас — с дистанцией в тридцать лет. И, надо признать, этот хронологический сбой совершенно в духе самой книги, где время постоянно выкидывает фокусы и нарушает порядок: то замирает на несколько столетий, то стремительно прыгает вперед, то пятится назад. «Представление о двадцатом веке» родом из 1988 года — отправная точка в творческой траектории Хёга. Тем интереснее узнать, с чего начинал амбассадор датской литературы, вместо появлений на публике и самопиара предпочитающий общаться с семьей и медитировать, — романист-селекционер, который на стыке разнородных жанров вывел штучные гибриды, причудливые бестселлеры: от по-скандинавски холодной «Смиллы» до мистическо-философской «Тишины».

Первая публикация не сделала автора суперзвездой, но без внимания не осталась: была похвала от критиков, премия от датской газеты Weekendavisen, отклик со стороны простых читателей. На качестве жизни и статусе Хёга это отразилось слабо: в некоторых интервью он упоминает, что продолжал сочинять в безденежье, ютясь с женой и ребенком в крохотной квартире, — спасительный успех ему принесла третья книга, об эксцентричной гренландке и ее чувстве снега. Впрочем, на сегодняшний день вокруг «Представления о двадцатом веке» возникло немало исследовательских работ — настоящий размах и достоинства дебюта открылись литературному миру не сразу.

Прежде всего поражает масштаб задачи, которую поставил перед собой начинающий прозаик: поймать заветный zeitgeist эпохи, зафиксировать символы, надежды и хищные вещи века, понять особенности развития датского общества. Все ради того, чтобы обрушить на головы соотечественников основополагающие вопросы: кто мы, откуда и куда, собственно, идем? Выбранный формат семейной хроники как нельзя кстати подходит для темы национальной самоидентификации — на примере нескольких поколений одной родословной Хёг поэтапно показывает, как менялась Дания. И делает это с помощью фирменного набора приемов, живописуя фактурных персонажей с необычными способностями и создавая сложный многожанровый конструкт. Как понятно из книги, писатель уже в начале творческого пути предпочитал синтезировать в произведениях разные методы и направления — в «Представлении» магический реализм спрессован с игровой историографией, элементами сатиры и антропологическими дисциплинами. Прибавьте к этому богатству интертекстуальные связи с романом Маркеса «Сто лет одиночества», зашкаливающее количество аллюзий — и в сумме получится многослойное пространство для филологического анализа.

В первой части книги представлены четыре семьи, которым суждено стать корневой системой запутанного генеалогического древа. Подкидыш Карл Лауриц растет в поместье Темный холм, где сумасбродный Граф остановил время с 1520 года, чтобы воплотить мечту о вечном дворянстве. Амалия Теандер живет в лабиринтообразном особняке в городе Рудкёпинг — ее бабушка, Старая Дама, знает о будущем все и владеет престижной газетой, манипулируя обществом. У священника Торвальда Бака рождается дочь Анна — отец-фанатик вместе с прихожанами считает девушку новой Богородицей и контролирует каждый ее шаг. А у бродячих супругов-воров, по иронии судьбы породивших целое поколение прогрессивных датчан, появляется последний сын — безамбициозный Адонис.

Следующий уровень этого социально-генетического конструктора чуть проще: пара Карла и Амалии олицетворяет мироощущение богатого класса с идеей избранности, союз Анны и Адониса воплощает злоключения бедности и иллюстрирует голодную жизнь в Копенгагене двадцатых годов. Финальная часть посвящена детям героев, метаниям среднего класса и молодому поколению восьмидесятых.

Щедро используя магический инструментарий Маркеса, автор преображает наследие собственной страны и проявляет в нем скрытые измерения, до которых бессилен добраться обычный реализм. Будто обнаруживаешь себя в долгом галлюцинаторном сне историка, задремавшего над летописью Дании. Буквализация метафоры — визитная карточка этой книги, где глобальные процессы и человеческие характеры подвержены визуальному воплощению. В поколенческой эстафете отцы передают детям ведущую роль и утрачивают вместе с лидерством телесные очертания, становясь прозрачными. Доходный дом в нищем районе медленно проваливается в грязевую яму, которая остается невидимой для бедняков, как и надвигающаяся безработица. А дочь священника Анна — символ женского сострадания — умеет оказываться во многих местах сразу, сопереживая каждому несчастью:

…она разделилась на нескольких Анн. На глазах у Марии ее мать покинула свое тело и все эти Анны двинулись в разных направлениях. Продолжалось это лишь секунду, но в это короткое время Анна оказалась одновременно возле своего ребенка, и на молитвенном собрании проституток, и в винной лавке, и у палаток торговцев, и рядом с женщинами, которые стирали белье во дворе, и в соседней квартире, где жена и дети столяра, вооружившись палками, сидели в засаде, ожидая возвращения домой пьяного отца семейства. На какой-то короткий миг Анна остро ощутила боль за всех этих людей, и не только за них, но за всех бедняков Кристиансхауна, и за всех детей мира, и за удивительно безнадежное и блеклое воскресное солнце на облупившихся стенах.

Хёг провел культурно-политическую ревизию века и при этом сумел сделать так, чтобы стройная композиция романа не расползлась от объемного содержания. Поворотные вехи столетия и мировоззрения отдельных социальных групп конвертированы в яркие образы, массив исторических данных сжат в концентрированные символы. Самый простой пример: дома, принадлежащие персонажам, — это ироничные проекции их общественного положения. Поместье Темный холм, где часы остановились и все деградируют, — представление об исчезающем дворянстве, на смену которому пришли деловитые нувориши — Старая Дама из особняка, наполненным запахом хлева и пошлой роскошью.

Восприятие времени, отношение людей к хроносу — особый сюжетный маркер, позволяющий сделать изображение датчан глубже. Те, кто испугались перемен, дряхлеют в безвременье. Алчные властолюбцы пытаются укротить таймлайн и подчинить себе будущее, но физические законы Вселенной наказывают нечестивцев. Наиболее прозорливым открывается цикличность происходящего — та самая блоковская истина: «и повторится все, как встарь». Каждый из героев проходит один и тот же событийный круг: влияние близких, поиск места в жизни, разрыв с прошлым, создание новой пары, появление наследников.

Между семействами с разным культурным багажом и уровнем достатка должно быть немало отличий, но парадокс в том — и это одно из открытий Хёга, — что печальных сходств гораздо больше. От распространенного ретроградства до привычки прятаться от реальности и мариноваться в уютном хюгге. Сильнее всего автора беспокоит гиперболизированный родительский контроль: нежелание отпускать своих чад в большой мир приобретает уродливые обличья и формирует тему о нарушении прав детей. Может показаться, что для романа о национальной самоидентификации Хёг слишком уж зацикливается на частных случаях семьи, но если учесть, что это базовая ячейка общества, первооснова, где созревает личность ребенка, то обеспокоенность состоянием этого института весьма понятна.

Разговор о конфликтах поколений обусловлен и статусом рассказчика, который долгое время неотделим от Хёга, но на самом деле оказывается персонажем, захотевшим разобраться в своей родословной. Сопоставляя личное с коллективным, он находит расхождения с воспоминаниями людей и архивными документами — история фальсифицируется, контролируется представителями власти, и разобраться в причинно-следственных связях получается не всегда. В романе подчеркивается недоверие к официальному дискурсу государства, обозначается неопределенность всего: страны, семьи, текста, памяти. Итоги столетия не приносят утешений — отсюда возникает страх перед будущим и необходимость пересмотра национальных ценностей:

…все те законы, правила, системы и стереотипы, которые мои родственники и все остальные датчане преступили, под которые они подстроились, которые они не приняли и от которых уклонялись в течение двухсот лет, вступили в стадию стремительного распада, вот почему мои отец и мать, моя сестра, бабушка, многочисленные друзья и знакомые и несколько человек из числа самых влиятельных людей Дании под аккомпанемент лишенного всякого смысла мероприятия могут спустить все свои чаяния в городской пруд.

«Представление о двадцатом веке» — текст со множеством смысловых наслоений, в котором обнаруживается и сюрреалистичная сага, и культурологическое сочинение с чертами постколониального романа, и литературный ребус с отсылками к известным датским авторам. Однако при всех очевидных плюсах становится понятно, почему дебютная книга не стала прорывным бестселлером. Помимо плотной привязки к историческому контексту Дании в ней присутствует некоторая монотонность, томасманновская неспешность. Обычно в других работах Хёга в комплекте с багажом эрудита прилагается лихо закрученный сюжет, пронизанный живыми диалогами. Здесь же персонажи разговаривают реже, чем герои «Ста лет одиночества», — лишь иногда встречаются отдельные реплики. Если «Смилла», «Тишина» или «Условно пригодные» похожи на парк аттракционов, то «Представление» — это музей с картинами Иеронима Босха и Питера Брейгеля Старшего — не менее запоминающийся досуг, но иного порядка.

Отзывы

Заголовок отзыва:
Ваше имя:
E-mail:
Текст отзыва:
Введите код с картинки: