Наполеон в России глазами иностранцев (в 2 книгах)

Год издания: 2004

Кол-во страниц: 560+512

Переплёт: твердый

ISBN: 5-8159-0410-4,5-8159-0411-2,5-8159-0412-0

Серия : Биографии и мемуары

Жанр: Воспоминания

Тираж закончен
Теги:

Героическая борьба, нечеловеческие страдания, крайнее напряжение воли отметили эпоху первой Империи. И едва смолк гром сражений, как уцелевшие участники кровавых битв почувствовали потребность еще раз пережить повесть своих трудный дней, поделиться ею со своими детьми, внуками, современниками и потомками. Их многочисленные мемуары — драгоценный материал и для ученого, и для обыкновенного любопытствующего читателя.

Имея в виду высокую ценность и большой интерес, представляемый обширной мемуарной литературой о 12-м годе не только для специалистов, редакторы сборника выбрали из массы материала наиболее интересные в историческом и бытовом отношении страницы, расположили их для удобства читателя в синхронистическом порядке, следуя отдельным моментам наступления и отступления наполеоновской армии. При это редакторы руководствовались стремлением дать читателю по преимуществу новый, частью еще не известный русской публике материал, притом из уст самих очевидцев.

 

 

Печатается без сокращений по:

ФРАНЦУЗЫ В РОССИИ. 1812 г.
По воспоминаниям современников-иностранцев

Составители
А.М.Васютинский, А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов
Части 1—3
Москва. Издательство «Задруга». 1912

 

Цветные иллюстрации в этом двухтомнике выполнены вюртембергским генерал-майором, художником-любителем Фабером дю Хором (1780—1857), ходившим с Наполеоном в Москву.

 

Содержание Развернуть Свернуть


Содержание

От составителей 5

Часть первая
ОТ НЕМАНА ДО МОСКВЫ
Наполеон 13
Александр I 27
В Германии 41
Накануне перехода через Неман 45
Переход через Неман 50
Первые военные действия 51
Вильна 57
Лже-Наполеон 63
От Вильны до Витебска 66
Салтановка 72
Рига и Двинск 77
Дрисский лагерь 78
Мародерская экспедиция 79
Боярщина и смерть Кульнева 84
Полоцк 90
Преследование русских. Мюрат 102
Бой при Островно и под Витебском 104
Витебск 113
От Витебска до Смоленска 121
Бой под Смоленском и Валутиной 128
Смоленск после взятия 144
От Смоленска до Гжатска 153
Шевардинский редут 164
Бородино 166
После битвы 216
Путь в Москву 224
Вступление в Москву и начало пожара 233

Часть первая
ПОЖАР МОСКВЫ
Пожар Москвы 269
Пожар и грабежи 334
Устройство администрации 348
Партизаны 353
Жизнь в Москве 357
Театр в Москве 369
Гвардия 375
Действия авангарда 377
Тарутино 388
Перед отступлением 398
Выступление из Москвы 416
Москва после ухода великой армии 429
Битва под Малоярославцем 435
На старую Смоленскую дорогу 458
Вязьма — Дорогобуж 491
Перед Смоленском 516
Потеря Полоцка и Витебска 546

Часть третья
ОТСТУПЛЕНИЕ
Смоленск 3
От Смоленска до Красного 51
Бой под Красным 82
Отступление Нея 132
От Красного до Орши 147
Орша 160
От Орши до Борисова 170
В Борисове 196
Действия 2-го, 4-го и 9-го корпусов 202
Перед переправой 209
Переправа через Березину 214
После Березины 297
В Вильно до прихода армии 331
Отъезд императора 339
По дороге в Вильну 352
Вильно 372
В плену 463
Наполеон о войне 1812 года 498
Беседа Наполеона с Моле 502

Источники текстов 505

Почитать Развернуть Свернуть

От составителей

Героическая борьба, нечеловеческие страдания, крайнее напряжение воли отметили эпоху первой империи. И едва смолк гром сражений, как уцелевшие участники кровавых битв почувствовали потребность еще раз пережить повесть своих трудных дней, поделиться ею со своими детьми, внуками, современниками и потомками. Их многочисленные мемуары — драгоценный материал и для ученого, и для обыкновенного любопытствующего читателя.
Правда, неодинаковую ценность имеют эти разнообразные записки старых солдат, офицеров, генералов, маршалов. В разное время писались они — иногда спешной рукой заносились на клочке бумаги во время самых походов, большею часть составлялись на покое, много спустя — и не всегда искреннее желание поведать одну лишь правду водило пером мемуариста. Не одному из них хотелось подчеркнуть свою прозорливость, свой стратегический талант, свести порою личные счеты с нелюбимым начальником, не один прельщался случаем упрекнуть задним числом знаменитого полководца, а иногда и лягнуть его из угодливости к новым господам Франции — Бурбонам. Но воспоминания о славных и тяжелых днях скоро сдерживало запоздалое негодование, смиряло желчные выходки и опутывало повествование мягким покровом сожаления о невозвратном прошлом.
И, читая записки переживших 12-й год, мнится, будто незримо присутствуешь вместе с великим императором на «ночном смотре»... Вот суровый солдат, прошедший тяжелую школу сиротливого детства, бывший пастух, неустанным трудом снискавший офицерский чин — капитан Куанье; рядом с ним родовитый офицер, лихой рубака, безмерно храбрый, но расчетливый в самом пылу увлечения полковник егерей Марбо; простой, бесхитростный, занимательный рассказчик сержант Бургон; образцовый адъютант, успешно проходящий карьеру при помощи сиятельного тестя, военного министра, дельный полковой командир де Фезанзак; бывший семинарист, резонер и сентиментальный герой нежного романа, скрытый роялист, но верный своему долгу офицер гвардии Пьон де Лош; не мудрствующий лукаво, молодой кавалерийский офицерик Мишель Комб; пылкий почитатель Наполеона, умный и чувствительный Гриуа; сухой тактик, маршал Сен-Сир; язвительный, не знающий снисхождения к другим, иногда к себе, маршал Макдональд; безумно храбрый, не по-эльзасски горячий генерал Рапп; скромный Маренгоне; светский человек, любитель порассуждать о чужих недостатках, всегда чувствующий себя обойденным, голландец генерал Ван Дедем; ловкий штабной офицер поляк Солтык; внимательные и зоркие наблюдатели и прежде всего врачи — лейб-хирург Ларрей, главный полковой врач Роос, де ла Флиз, Руа; неутомимый администратор, искусный дипломат Маре, герцог Бассано; деловитый интендант Белоруссии маркиз Пасторе; молодой Баденский принц граф Гохберг, легко теряющий свой княжеский ореол, превращающийся в простого страдающего смертного... Все они вместе дают живую картину «несказанного горя» 12-го года.
Иногда в эту картину врывается суровое обличительное слово Лабома, который не в силах беспристрастно судить о павшем императоре; сухие, но драматические по содержанию донесения принца Евгения и маршала Мортье; стильное, риторическое описание военного писателя Сегюра; звучит легкая, непринужденная болтовня актрисы Фюзи; горестный рассказ злосчастного режиссера французской труппы Домерга; раздается важный голос иезуита Сюрюга, настоятеля французской церкви в Москве; вкрадется слово придворного льстеца, господина Боссе, дворцового префекта; горячо заговорит об итальянском мужестве итальянец Ложье, о польской смелости — поляк Брандт, о швейцарской стойкости — швейцарцы Шумахер и Леглер; но все покрывается искренним чувством страдавших и честно исполнявших свой долг людей.
И типичные образы неустрашимого пехотного офицера Франсуа, бравого старого солдата Калоссо («Воспоминания старого солдата»); знаменосца Тириона; веселого, легкомысленного адъютанта де Кастеллана (дневник его); почтенного московского жителя, благочестивого немца-негоцианта, хлопотливого военного чиновника Дюверже; живо встают перед нами на фоне кровавой бойни, окутанной дымом пылающих жалких домишек русского крестьянства, грозной смерти от голода и мороза, невыносимых мучений раненых и пленных, с немецкой точностью описанных обер-лейтенантом Иелином и его соотечественником Штейнмюллером.

* * *
Имея в виду высокую ценность и большой интерес, представляемый обширной мемуарной литературой о 12-м годе не только для специалистов, редакторы сборника выбрали из массы материала наиболее интересные в историческом и бытовом отношении страницы, расположили их для удобства читателя в синхронистическом порядке, следуя отдельным моментам наступления и отступления наполеоновской армии. При этом редакторы руководились стремлениями дать читателю по преимуществу новый, частью еще неизвестный русской публике материал, притом из уст самих очевидцев (вот почему из Сегюра взяты лишь самые незначительные отрывки).
Знаменитые характеристики императоров Наполеона и Александра, помещенные на первых страницах книги, принадлежат главе и вдохновителю европейской реакции
XIX века, умному скептику, канцлеру Меттерниху. Это достойный пролог к той трагедии, которую затем развернули перед глазами читателя ее очевидцы-участники на широком пространстве российских полей и лесов от Немана до Москвы (часть первая), в пылающей Москве (часть вторая), среди снегов отступления — от Москвы до Немана (часть третья).

* * *
Своеобразие материала было таково, что чуть не каждая строка требовала бы построчного комментария. Авторы мемуаров часто далеко уклоняются от правды, часто сообщают заведомую неправду в увлечении патриотизмом или просто по забывчивости. Но редакция решила тем не менее поставить авторов лицом к лицу с читателем без всякого посредничества. Пусть эти люди, высокообразованные и полуграмотные, знатные и совсем простые, умные и глупые, раздраженные и добродушные, говорят без помехи, кто как умеет. Пусть через много десятков лет воскреснут их симпатии и антипатии во всей их чистоте. Только тогда книга даст то впечатление, которое она должна дать: что поход в Россию был сплошным страданием для его участников, от самого начала и до конца, и что, несмотря на эти страдания, люди все-таки умели сохранить так много твердости, верности долгу, геройства, так много теплого чувства к неприятелю, так много хорошего понимания его бедствий. Это основное впечатление настолько подавляет все остальное, что редакции казалось совершенно излишним исправлять ошибки разных авторов, самым очевидным образом путающих даты, топографию, факты.

* * *
Чтобы ясно ориентироваться в рассказах участников, опубликованных в первой части сборника, помимо общего знакомства с историей 12-го года необходимо помнить следующие факты:
23 июня Наполеон подготовляет переправу через Неман. 24-го утром Неман переходят 1-й корпус (маршал Даву — принц Экмюльский) — с ним идут корпусной казначей Дюверже, ген. Жиро де Л’Эн (в штабе Дессе 4-й дивизии), капитан Франсуа (Золингенский полк, бригада Бонами), Лемуан (в штабе первого корпуса), Фоссен (в дивизии Компана); второй корпус (маршал Удино, герцог Реджио) — с ним идут офицеры Шумахер, в 4-м швейцарском полку, Россле и Леглер — в 1-м швейцарском полку, Бетос — во
2-м швейцарском полку, Марбо, командир 23-го конно-егерского полка (бригада Кастекса); 3-й корпус (маршал Ней, герцог Эльхингенский) — с ним идет Иелин, обер-лейтенант виртембергского вспомогательного контингента, позже вступает в состав корпуса, назначенный командиром 4-го линейного полка де Фезанзак; 1-й резервный кавалерийский корпус генерала Нансути, с которым идут неизвестный капитан 16-го конно-егерского и Тирион (во втором кирасирском); второй — генерал Монбрён — с ним идет старший врач виртембергского конно-егерского герцога Людвига полка фон Роос. Общая команда над кавалерией принадлежит Мюрату. Наконец, следует императорская гвардия (маршалы Мортье, герцог Тревизский, Лефевр, герцог Данцигский, и Бессьер, герцог Истрийский), с ней идут бригадный генерал Ван Дедем де Гельдер во главе 33-го линейного полка (дивизии Фриана); Пьон де Лош — командир 3-й и 4-й, потом 1-й и 2-й батарей дивизии Морана; Бургоэн, подлейтенант 5-го полка вольтижеров молодой гвардии; генерал Роге, командующий старой гвардией; Вионне де Маренгоне, командир гвардейского стрелкового батальона; лейтенант (потом капитан) Брандт — в составе 2-го привислинского легиона дивизии Клапареда. В штабе императорской гвардии идут: Куанье; Рапп, генерал-адъютант Наполеона; Лежен и Кастеллан (при Нарбонне); за главной квартирой следуют главный интендант армии генерал Матьё Дюма, историограф императора, будущий изменник Жомини, лейб-хирург Лоррей.
В тот же день переправился 10-й корпус (маршал Макдональд, герцог Тирентский) под Тильзитом с дивизиями Иорка (прусский), Гранжана и Моссенбаха. 30 июня переходит под Пилонами вице-король Евгений со своим 4-м корпусом — в его составе идут лейтенант Ложье в штабе итальянской гвардии и Лабом (в штабе принца Евгения), 6-й корпус (генерал Гувион Сен-Сир), 3-й резервный кавалерийский (генерал Груши) — с ним идут Гриуа, командир 4-го дивизиона пешей артиллерии; Франки, унтер-офицер, и Мишель Комб, лейтенант 8-го конно-егерского полка. Тогда же переправляется Жером, король Вестфальский — под Гродно с 5-м корпусом (Понятовский), в котором идут Солтык (6-й польский полк), Вершо, сержант 8-го легкоконного польского легиона; 7-й корпус (генерал Рейнье), 8-й (Жюно, герцог д’Абрантес) и 4-й резервный кавалерийский Латур-Мобура. Центр двигается на Вильну. Мюрат преследует отступающего к Дрисскому лагерю Барклая-де-Толли при поддержке Нея и Удино. Король Жером идет против Багратиона, которого должен отрезать, — операция не удавшаяся. Евгений загораживает последнему дорогу к Вильне; Даву двигается к Западной Двине на Минск тоже, чтоб отрезать Багратиона.
Между Даву и Мюратом несется корпус Нансути, поддерживаемый Мораном (1-я дивизия 1-го корпуса). Барклай уходит на петербургскую дорогу, к нему присоединяется Дохтуров, преследуемый Нансути. Дорохов и Платов соединяются с Багратионом. Начинается бешено-форсированный марш к Минску; неудержимо стремится Мюрат, за ним маршал Ней и корпус Груши. На левом фланге Удино 15—16 июля достигает Динабурга. 3 июля Ней овладевает Минском.
К средине июля армия дошла уже до Западной Двины на севере и до Березины на юге.
Даву идет на Могилев — 7-й корпус отходит к Слониму, прикрывая Варшаву. Вильна делается операционным базисом Наполеона — губернатором здесь адъютант его граф Гогендорп, а всем распоряжается правая рука императора Маре, герцог Бассано. Главная армия двигается к востоку: принц Евгений идет на Витебск, за ним 6-й корпус.
После битвы под Могилевом (Салтановка) Багратион и Барклай стремятся соединиться. Барклай, уходя к Смоленску, оставляет для заслона Петербурга Витгенштейна. Против него Наполеон оставляет Макдональда и Удино. Первый овладевает Ригой и Динабургом и осаждает Ригу. Второму предписано отрезать Витгенштейна. В главной армии авангардом командует Мюрат, далее следуют корпус принца Евгения, корпус Нея, генерал Мутон, граф Лобау с тремя дивизиями, корпус Даву и императорская гвардия.
После битв под Витебском (Островно), Красным и Смоленском главная армия, не успевшая помешать соединению Барклая с Багратионом, продолжает путь к Москве, — к ней присоединяются теперь корпус Понятовского и Вестфальский контингент (8-й корпус Жюно). Главная армия идет тремя колоннами: Даву, Ней и императорская гвардия, на правом фланге Понятовский, на левом фланге — Евгений, арьергард составляет Жюно.
Меж тем на юге Рейнье был разбит Тормасовым; на помощь Рейнье двинулся австрийский вспомогательный корпус Шварценберга. После дела под Городечной Тормасов отступает.
На севере Витгенштейн после ряда битв (под Клястицами разбиты французы; под Боярщиной — русские, причем убит Кульнев) оттеснил Удино к Полоцку. Здесь ко 2-му корпусу присоединяется 6-й (Сен-Сир). Общими силами они наносят Витгенштейну поражение под Полоцком. Маршал Виктор с 9-м корпусом, в составе последнего следуют Штейнмюллер, фельдфебель 2-го батальона 2-го Баденского полка (бригады графа Гохберга), и граф Гохберг, будущий маркграф Вильгельм Баденский, начальник Баденской вспомогательной бригады, получает приказ двигаться от Ковно на Вильну и приблизиться к Смоленску.
11-й корпус (маршал Ожеро, герцог Кастильоне) должен в это время двинуться из Берлина и занять герцогство Варшавское.

Для того, чтобы легче ориентироваться среди текстов третьей части — о боях под Красным и операциями на Березине, считаем необходимым напомнить читателю следующие факты.
15 ноября гвардия, подходившая к Красному, подверглась обстрелу. Ночью Наполеон, прибыв в Красный, велит генералу Роге с дивизией старой гвардии атаковать и отбросить русский корпус Ожаровского, стоявший близ Красного. Затем, угрожаемый обходом русской армии, он остается в Красном, ожидая корпусов Евгения, Даву и Нея. Евгений уже 15-го пробивается с большими потерями через корпус Милорадовича и достигает Красного.
16-го Кутузов, подоспевший к Милорадовичу с полными силами, готовится к общей атаке.
17-го русская армия выстраивается против Красного в боевом порядке. Ториксон должен обойти французов с левого фланга. Неожиданно гвардия под личным начальством Наполеона выходит из Красного и атакует центр Кутузова. Последний стягивает к себе войска с флангов, и благодаря этому Евгений успевает продолжить отступление к Лядам, а Даву — достигнуть Красного. Кутузов остается в Красном, надеясь захватить Нея.
18-го император узнает, что Виктор после неоднократных приказаний наконец совместно с Удино атаковал Витгенштейна, но бой остался нерешительным. После этого он узнает, что Чичагов, упущенный Шварценбергом, овладел Минском и грозит захватом моста через р. Березину в Борисове.
19-го Наполеон в Орше, 21-го к нему присоединяется Ней, ускользнувший от русской армии.
22-го Наполеон узнает, что Чичагов вследствие оплошности ген. Брониковского овладел Борисовом, несмотря на сопротивление слабого отряда генерала Домбровского. Армия Наполеона оказывается на пространстве 62 верст запертой между Кутузовым, Витгенштейном и Чичаговым. Но уже 23-го Чичагов, разбитый Удино, отступает на правый берег Березины, с потерей обоза и сжигает пост в Борисове.
24-го армия подходит к Борисову.
25-го Наполеон узнает, что Виктор отступает к главной армии перед Витгенштейном, и немедленно приказывает ему атаковать Витгенштейна и отвлечь его внимание.
Чичагова вводит в заблуждение фальшивой демонстрацией подготовки перехода через Березину под Уколодой.
26-го в присутствии Наполеона наводятся мосты под Студинкой, и переправляются кавалерия Карбино и корпус Удино, чтобы обеспечить дорогу для отступления на Вильно.
Гвардия под начальством Лефевра, Бессьера и Мортье и корпус Нея взрывают ночью Студинку и мосты.
Удино удается отразить атаковавшего его генерала Чаплица. На помощь немедля переводят в подкрепление Удино корпус Нея, а затем Мортье.
27-го является Евгений, вскоре после него Виктор, оставивший в Березине дивизию Партуно. Тогда Наполеон переходит Березину с гвардией под начальством Лефевра. После того переправляются корпусы Евгения, Понятовского и вестфальцы. Император тщетно пытается убедить нестроевых переправиться ночью. Вечером подходит Даву и переправляется утром 28-го. Но уже 27-го Витгенштейн окружил и взял в плен Партуно. 28-го идут бои Удино с Чичаговым на правом берегу Березины, Виктора с Витгенштейном — на левом... Виктор ночью переходит реку, и 29-го, в 9 часов утра, по приказанию генерала Эбле сжигаются мосты. Отступление Великой армии не удалось отрезать...


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОТ НЕМАНА ДО МОСКВЫ


Наполеон

Среди лиц, поставленных в положение, независимое от этого необыкновенного человека, найдется немного таких, кто, как я, имел бы столько точек соприкосновения и столько непосредственных сношений с ним.
Мнение мое о Наполеоне не изменялось в различные периоды этих отношений. Я видел его и изучал в моменты наибольшего блеска его; я видел его и наблюдал в моменты упадка; и если он и пытался ввести меня в заблуждение, в чем он порою был очень сильно заинтересован, то это ему никогда не удавалось. Я могу поэтому надеяться, что схватил самые существенные черты его характера и составил о нем беспристрастное мнение, тогда как большинство современников до сих пор видело лишь сквозь призму как блестящие, так и мрачные, отрицательные стороны этого человека, которого сила вещей в соединении с выдающимися личными качествами вознесла на вершину могущества, беспримерного в новейшей истории.
Проявлявший редкую прозорливость и неутомимую настойчивость в использовании того, что полвека событий, казалось, подготовляли для него; руководимый духом власти, действенным и дальновидным в равной мере; ловко улавливавший в обстоятельствах момента все, что могло служить его честолюбию; умевший с замечательной ловкостью извлекать для себя выгоды из ошибок и слабостей других, Бонапарт остался один на поле брани, которое в течение десяти лет оспаривали друг друга слепые страсти и партии, охваченные кровожадною ненавистью и исступлением. С тех пор как он в конце концов конфисковал в свою пользу всю Революцию, он стал казаться лишь тем единственным пунктом, на котором должны сосредоточиться все взоры наблюдателя, и мое назначение на пост посланника во Франции поставило меня в этом отношении в исключительно выгодные условия, которыми я и не преминул воспользоваться.
Наше мнение о человеке часто складывается под влиянием первого впечатления. Я ни разу не видел Наполеона до аудиенции, которая дана была мне в Сен-Клу для вручения верительных грамот. Он принял меня, стоя посреди одной из зал в обществе министра иностранных дел и еще шести лиц его двора. Он был в пехотном гвардейском мундире и в шляпе. Это последнее обстоятельство, неуместное во всех отношениях, ибо аудиенция не была публичной, неприятно поразило меня: в этом видны были чрезмерные претензии и чувствовался выскочка; я даже колебался некоторое время, не надеть ли и мне шляпу. Я начал однако небольшую речь, точный и сжатый текст которой резко отличал ее от речей, ставших обычными при новом французском дворе.
Его манера держать себя, казалось, обнаруживала неловкость и даже смущение. Его приземистая и квадратная фигура, небрежный вид и в то же время заметное старание придать себе внушительность, окончательно убили во мне ощущение величия, которое естественно соединялось с представлением о человеке, заставлявшем трепетать весь мир. Это впечатление никогда не изгладилось вполне из моего ума; оно сопутствовало самым важным свиданиям, какие я имел с Наполеоном в различные эпохи его жизни. Возможно, что оно помогло мне разглядеть этого человека таким, каким он был, сквозь все маски, в которые он умел рядиться. В его вспышках, в его приступах гнева, неожиданных репликах я приучился видеть заранее приготовленные сцены, разученные и рассчитанные на эффект, который он желал произвести на собеседника.
Что больше всего поразило меня в моих сношениях с Наполеоном — сношениях, которые я с самого начала постарался сделать более частыми и конфиденциальными, — так это необыкновенная проницательность ума и великая простота в ходе его мысли. В разговоре с ним я всегда находил очарование, трудно поддающееся определению.
Подходя к предмету, он схватывал в нем самое существенное, отбрасывал ненужные мелочи, развивал и отделывал свою мысль до тех пор, пока она не становилась совершенно ясной и убедительной, всегда находил подходящее слово или изобретал его там, где его еще не создал язык; беседы с ним всегда глубоко интересны. Впрочем, он не беседовал, но говорил; благодаря богатству идей и легкости в их выражении он умел ловко овладевать разговором, и один из обычных оборотов его речи был следующий: «Я вижу, — говорил он вам, — чего вы хотите; вы желаете прийти к такой-то цели; итак, приступим прямо к этому вопросу».
Он выслушивал, однако, замечания и возражения, которые ему делали; он их принимал, обсуждал или отвергал, никогда не нарушая тона и характера чисто делового разговора, а я никогда не испытывал ни малейшего смущения, говоря ему то, что считал истиной, даже тогда, когда последняя не могла ему нравиться.
Подобно тому, как в представлениях его все было ясно и точно, точно так же не знал он ни трудностей, ни колебаний, когда приходилось действовать. Усвоенные правила его нисколько не смущали.
В действии, как и в рассуждениях, он шел прямо к цели, не останавливаясь на соображениях, которые считал второстепенными и которыми он, быть может, слишком часто пренебрегал. Прямая линия, ведущая к задуманной цели, была той, которую он выбирал по преимуществу и которой шел до конца, если что-либо не заставляло его сойти с нее; но точно так же, не будучи рабом своих планов, он умел отказываться от них или видоизменять их в тот момент, как изменялась его цель, или когда новые комбинации представляли возможность достигнуть ее другими более верными путями.
Он не обладал большими научными познаниями. Его приверженцы особенно усердно поддерживали мнение, что он был глубоким математиком. Но то, что он знал в области математических наук, не возвышало его над уровнем любого офицера, получившего, как он, подготовку к артиллерийской службе; но его природные дарования восполняли недостаток знания. Он стал администратором и законодателем, как и великим полководцем, в силу одного лишь инстинкта. Склад его ума всегда толкал его к положительному; он отвергал идеи неопределенные; грезы мечтателей и отвлеченные схемы идеологов в одинаковой мере отталкивали его, и он смотрел, как на пустую болтовню, на все то, что не приводило к ясным выводам и осязательным результатам. Он, в сущности, признавал научную ценность лишь за теми знаниями, которые можно контролировать и проверять на практике путем чувств, которые основаны на опыте и наблюдениях. Он выказывал глубокое презрение к ложной философии и ложной филантропии восемнадцатого века. Из корифеев этих учений в особенности Вольтер был предметом его ненависти, и в этой ненависти он доходил до того, что по всякому поводу оспаривал даже общепризнанный взгляд на литературные заслуги Вольтера.
Наполеон не был нерелигиозным в обычном смысле этого слова. Он не допускал, чтобы мог существовать искренний и убежденный атеист; он осуждал деизм как плод необоснованного умозрения. Христианин и католик, он лишь за положительной религией признавал право управлять человеческими обществами. В христианстве он видел основу всякой истинной цивилизации, в католицизме — культ наиболее благоприятный для поддержания порядка и устоев нравственности, в протестантизме — источник смуты и раздоров. Не соблюдая церковных обрядов в отношении к себе самому, он однако слишком уважал последние, чтобы позволить себе насмешки над теми, кто придерживался их. Возможно, что его отношение к религии являлось не делом чувства, а результатом дальновидной политики, но это — тайна его души, которой он никогда не выдавал.
Что касается его мнений о людях, то они сводились к идее, которая, к несчастью для него, приобрела в его уме значение аксиомы. Он был убежден, что ни один человек, призванный действовать на арене общественной жизни или просто преследующий какие-нибудь цели в практической жизни, не руководствуется и не может руководствоваться какими-либо мотивами, кроме личного интереса. Он не отрицал ни доблести, ни чести, но утверждал, что ни первое, ни второе чувство ни в ком не служат главной движущей силой, за исключением лишь тех, кого он называл мечтателями и кого в качестве таковых считал совершенно неспособными к успешной работе в общественных делах. Я много и часто спорил с ним по поводу этого правила его, против которого восставало мое внутреннее убеждение, и ложность которого — по крайней мере в том объеме, в каком он его применял, — я пытался ему доказать. Мне ни разу не удалось поколебать его на этом пункте.
Он обладал особенно тонким чутьем в распознавании людей, которые могли быть ему полезны. Он быстро открывал в них ту сторону, с которой нужно было подойти, чтобы извлечь наибольшую выгоду. В то же время он старался связать их со своей личной судьбой, компрометируя их настолько, что для них невозможно уже было отойти от него и создать себе другое положение: таким образом, в личном расчете он видел залог преданности ему.
Лучше всего он изучил национальный характер французов, и история его жизни показала, что он хорошо понял этот характер. В частности, на парижан он смотрел как на детей, и он часто сравнивал Париж с большой оперой. Когда однажды я упрекнул его в явных измышлениях, которыми изобиловали его бюллетени, он ответил мне, смеясь: «Ведь не для вас я их писал; парижане всему верят, и я мог бы рассказать им еще много другого, во что они не отказались бы поверить».
Ему нередко случалось во время разговора пускаться в рассуждения на исторические темы. Эти рассуждения обнаруживали в нем недостаточное знание фактов, но необычайную прозорливость в оценке причин и в предвидении последствий. Он таким образом больше угадывал, чем знал, и хотя события и людей он окрашивал в свой собственный цвет, он находил для них остроумные объяснения. Так как он всегда возвращался к одним и тем же цитатам, то надо думать, что он почерпал из очень небольшого числа работ, и преимущественно из сокращенных изложений, наиболее яркие факты из древней истории и истории Франции. В своей памяти, однако, он хранил запас имен и событий достаточно богатый для того, чтобы импонировать тем, чьи познания в истории были еще менее солидны, чем его собственные.
Героями его были Александр, Цезарь и прежде всего Карл Великий. Он претендовал на место преемника этого последнего, преемника не только в силу факта, но и по праву, и эта мысль особенно занимала его. В разговорах со мною он пускался в бесконечные рассуждения, чтобы поддерживать этот странный парадокс самыми слабыми аргументами. Очевидно, мое положение австрийского посланника вызывало эту настойчивость его в разговоре со мною.
Одним из постоянных и живейших его огорчений было то, что он не мог сослаться на принцип легитимности как на основу своей власти. Немного людей более глубоко чувствовало, насколько власть, лишенная этого основания, преходяща и хрупка, как открыта она для нападений. Тем не менее он никогда не упускал случая, чтобы заявить в моем присутствии живейший протест против тех, кто мог воображать, что он занял трон в качестве узурпатора.
«Французский престол, — говорил он мне не раз, — был вакантным. Людовик XVI не сумел удержаться на нем. Будь я на его месте, Революция никогда не стала бы совершившимся фактом, несмотря на огромные успехи, которые она сделала в умах в предшествовавшие царствования. После падения короля территорией Франции завладела Республика, ее-то я и сменил. Старый трон остался погребенным под развалинами, я должен был основать новый. Бурбоны не смогли бы царствовать в этом вновь созданном государстве; моя сила заключена в моей счастливой судьбе; я — нов, как нова империя; таким образом между мною и империей — полное слияние».
Я часто думал однако, что, выражаясь таким образом, Наполеон хотел лишь усыпить или сбить с толку общественное мнение, и предложение, с которым он обращался непосредственно к Людовику XVIII в 1804 г., по-видимому, подтверждает это подозрение. Говоря однажды со мною об этом предложении, он сказал: «Ответ его высочества был благороден, он был насквозь пропитан традициями. В этих законных наследниках есть нечто, что считается не с одним только рассудком. Если бы его высочество следовал советам рассудка, он столковался бы со мною, и я бы создал для него великолепное положение».
Его также сильно занимала идея связать с Божеством происхождение верховной власти. Однажды в Компиене, вскоре после брака его с эрцгерцогиней, он мне сказал: «Я вижу, что императрица в письмах к отцу, в адресе пишет: Его Священному Императорскому Величеству. Употребляется ли у вас этот титул?» Я ответил ему, что так ведется по традиции от прежней Германской империи, которая называлась Священной империей, и что титул «священный» связан также и с апостольским королевским венцом Венгрии. Тогда Наполеон ответил мне торжественным тоном: «Обычай прекрасный и понятный. Власть от Бога исходит, и только в силу этого она может быть поставлена выше людских покушений. Через некоторое время я приму такой же титул». Он придавал большое значение благородству своего происхождения и древности своего рода. Неоднократно старался он мне показать, что лишь зависть и клевета могли набросить тень на благородство его происхождения. «Я поставлен в исключительное положение, — сказал он мне. — Я нахожу историков моей родословной, которые хотят довести мой род до времен потопа, и есть мнения, которые утверждают, что я не дворянин по рождению. Истина между этими двумя крайностями. Буонапарте — хорошие корсиканские дворяне, мало известные, потому что мы никогда не выходили за пределы нашего острова, но они во много раз лучше тех пустозвонов, которые хотели бы нас унизить».
Наполеон смотрел на себя как на совершенно особое единственное существо в мире, призванное управлять и руководить умами по своему усмотрению. На людей он смотрел так, как хозяин мастерской на своих рабочих*.
Одним из тех, к кому он, по-видимому, был наиболее привязан, был Дюрок. «Он любит меня, как собака — своего хозяина». Вот фраза, которую он употребил, говоря со мною о Дюроке. Чувство, которое питал к нему Бертье, он сравнивал с чувством доброго ребенка. Эти сравнения не только не расходились с его теорией относительно двигателей человеческих действий, наоборот, они естественно вытекали из нее: там, где он встречал чувства, которые он не мог объяснить чисто личным расчетом, он искал для них источник в своего рода инстинкте.
Очень много говорилось о суеверии Наполеона и почти столько же — о недостатке личной храбрости. Оба эти обвинения основаны или на ложных сведениях, или на наблюдениях, плохо истолкованных. Наполеон верил в судьбу, и кто же больше, чем он, испытывал ее? Он любил хвастать своей звездой; он был очень доволен, что толпа не прочь видеть в нем привилегированное существо; но сам он не обманывался на свой собственный счет и, что важнее, вовсе не стремился приписывать судьбе большую роль в своем возвышении. Я часто слыхал, как он говорил: «Меня называют счастливым потому, что я ловок; люди слабые обыкновенно обвиняют в счастии людей сильных».
Я приведу здесь один случай, который показывает, до какой степени он рассчитывал на энергию своей души и считал себя выше случайностей жизни. Среди прочих парадоксов, которые он высказывал в области медицины и физиологии (темы, которых он касался с особой любовью), он утверждал, что смерть часто бывает лишь следствием недостатка волевой энергии в личности. Однажды в Сен-Клу он упал с опасностью для жизни (он был выброшен на каменную тумбу, которая чуть не продавила ему живот)*; на другой день, когда я спросил его о здоровье, он мне ответил самым серьезным образом: «Вчера я пополнил опытным путем свои познания относительно силы воли; когда я получил удар в живот, то почувствовал, что жизнь уходит; у меня оставалось лишь время сказать себе, что я не хочу умирать, и вот я жив! Всякий другой на моем месте был бы мертв». Если угодно называть это суеверием, то нужно по крайней мере согласиться, что оно очень отличается от того суеверия, которое ему приписывалось.
Точно так же обстоит дело и с его храбростью. Он крепко держался за жизнь; но так как с его судьбой было связано бесконечное количество судеб, то ему было позволительно, конечно, видеть в своей жизни нечто иное, чем жалкое существование одного лица. Таким образом, он не считал себя призванным показывать «Цезаря и его судьбу» исключительно для доказательства своей храбрости. Другие великие полководцы думали и поступали так же, как и он. Если у него не было той жилки, которая заставляет бросаться в опасность сломя голову, то это, конечно, не основание, чтобы обвинять его в трусости, как это делали без всяких колебаний иные его враги. История его походов достаточно показала, ч

Дополнения Развернуть Свернуть

Источники текстов

 

Источники текстов

В сборнике помещены отрывки из следующих авторов:
1. Memoires, documents et ecrits divers laisses par le prince de Metternich.
2. La Grande Armee. Recits de Cesare de Langier, officier de la Garde du Prince Eugene.
3. Mes campagnes 1792—1815, notes et correspondance du colonel Pion de Loches.
4. Roos. Mit Napoleon in Russiand.
5. Comte Roman Soltyk, Napoleon en 1812, Memoires historiques et militaires sur la campagne de Russie.
6. Memoires du general baron de Dedem de Gelder (1774—1825). Un general hollandais sous le premier empire.
7. Les Cahiers de capitaine Coignet.
8. Quelques notes par un capitaine au 16-e regiment des chasseurs a cheval.
9. General baron Girod de L’Ain. Dis ans de mes souvenirs militaires 1805—1815.
10. Relation complete de la campagne de Russie par E. Labaume.
11. Pastoret. Memoires sur la Russie.
12. Memoires du general Griois. 1792—1822.
13. Aus dem Leben des General J. H. Von Brandt.
14. Macdonald, duc de Tarente. Souvenirs.
15. Denkwurdigkeiten aus dem Russischen Feldzuge vom Jahr 1812 von Oberst-lieutenant Th. Legler.
16. Memoires du general baron de Marbot.
17. Journal et souvenirs de Gaspard Schumacher, capitaine en suisse de la garde royale.
18. Memoires pour servir a l’histoire militaire sous le Directoire, le Consulat et l’Empire par le marechal Gouvion Saint-Cyr.
19. A. Thirion de Metz. Souvenirs militaires.
20. Memoires de chirurgie militaire et campagnes du baron D. J. Larrey.
21. Histoire de Napoleon et de la grande armee en 1812, par M. le lieutenant-general comte de Segur.
22. Де ла Флиз. Записки о Московском походе в Россию до 1814 г.
23. Precis politique et militaire de campagnes 1812 a 1814. Extraits de souvenirs inedits du general Jomini.
24. Baron Denniee. Itineraire de l’empereur Napoleon pendant la campagne de 1812.
25. Souvenirs du capitaine Francois.
26. B. T. Duverger. Mes aventures dans la campagne de Russie.
27. Memoires du general Rapp 1792—1821.
28. Memoires du colonel Combe sur les campagnes de Russie 1812, de Saxe 1813, de France 1814 et 1815.
29. Pya. Воспоминание о кампании 1812 г. и о двух годах плена в России.
30. Puisbusque. Lettres sur la guerre de Russie.
31. Memoires anecdotiques sur l’interieur du palais et sur quelques evenements de l’empire depuis 1805 jusqu’au 1 mai 1814 par L. F. J. de Bausset, ancien prefet du palais imperial.
32. Souvenirs d’un officier de l’Empire par baron Lejeune, marechal de camp.
33. Souvenirs d’un ex-commendant des grenadiers de la Vielle-garde, Vionnet de Maringone.
34. 1812. Lettre du capitaine des curassiers sur la campagne de Russie.
35. Journal du marechal de Castellane 1804—1862.
36. Sergant F. Bourgogne. Memoires 1812—1813.
37. La Russie pendant les guerres de l’empire 1805—1815. Souvenirs historiques de M. Armand Domergue, ex-regisseur du Theatre Imperial de Moskou et l’un des quarante exiles par le Comte Rastopchin.
38. Souvenirs anecdotiques et militaires du colonel Biot.
39. Souvenirs du lieutenant general comte Mathieu Dumas de 1770 a 1835.
40. Memoires pour servir a l’histoire de Napoleon, publies par les soins du baron Meneval.
41. Vie du Planat de la Faye. Souvenirs, lettres...
42. Lemoine. Souvenirs anecdotiques d’un officier de la grande armee.
43. Souvage. Relation de la campagne de Russie.
44. Memoires du general Freytag.
45. Memoires militaires du lieutenant general comte Roguet.
46. Drujon de Beaulieu. Souvenirs d’un militaire pendant annees du regne de Napoleon.
47. Roland Warchot. Notice biographique sur la general de Corbais.
48. Gen. Guillaume de Vandancourt. Quinze annees.
49. Souvenirs d’Abraham Rosselet.
50. Rene Bourgeois. Tableau de la campagne de Moskou.
51. Souvenirs d’un vieux soldat belge de la garde imperiale.
52. Lieutenant-colonel de Baudus. Etudes sur Napoleon.
53. Merme. Histoire militaire.
54. Memoires du general baron Roche Godart.
55. Lemonie-Montigny. Souvenirs anecdotiques d’un officier de la grande armEe.
56. Geschichte eines Offiziers im Kriege gegen Russland 1812. Lebenserinnerungen von C. A. W. Grafen von Wedel.
57. Noel. Souvenirs militaires d’un officier du premier Empire.
58. Memoires militaires du general baron Boulart.
59. Crossard. Memoires politiques et diplomatiques.
60. Souvenirs d’histoire contemporaine etc. par le baron Paul Bourgoing.
61. La campagne de 1812. Memoires du Margrave de Bade (le comte de Hochberg).
62. Memoires du general Dirk van Hogendorp.
63. Tagebuch Joseph Steinmullers uber seine Teilnahme am russischen Feldzuge 1812.
64. Memoires anecdotiques du general marquis de Bonneval.
65. D’Jena a Moscou. Fragements de ma vie par le colonel von Suckow.
66. O’ Meara. Napoleon dans l’exil.
67. Отрывок из Губера и разговор с Моле взяты из книги A.Chuquet «1812».

Таким образом, во всех трех частях составителями использовано более 84 мемуаров. В заключение казалось уместным привести отрывки из воспоминаний самого Наполеона о походе 1812, записанных его собеседниками.
Заимствуя отрывки из воспоминаний участников Великой Армии, редакция и в третьей части сделала одно исключение, взяв описание боев при Красном из воспоминаний французского эмигранта барона Кроссара, воевавшего на стороне русских.

Отзывы

Заголовок отзыва:
Ваше имя:
E-mail:
Текст отзыва:
Введите код с картинки: