Оглавление

Предисловие к первому русскому изданию 5
Предисловие к русскому изданию 2004 года 8
Предисловие 9

Глава 1. Природные и социальные условия
и их последствия 11

Часть первая. ГОСУДАРСТВО
Глава 2. Генезис вотчинного государства в России 44
Глава 3. Торжество вотчинного уклада 86
Глава 4. Анатомия вотчинного уклада 121
Глава 5. Частичное свертывание вотчинного государства 158

Часть вторая. ОБЩЕСТВО
Глава 6. Крестьянство 195
Глава 7. Дворянство 235
Глава 8. Буржуазия, которой не было 264
Глава 9. Церковь как служанка государства 307

Часть третья. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА
Глава 10. Интеллигенция 342
Глава 11. На пути к полицейскому государству 388

ТРИ «ПОЧЕМУ» РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Вступление 441
Почему пал царизм? 442
Почему восторжествовали большевики? 459
Почему на смену Ленину пришел Сталин? 478

Именной указатель 491

Предисловие
к первому русскому изданию

Мне очень приятно, что «Россия при старом режиме» делается доступной хотя бы для небольшой части русской аудитории*. Мне всегда хотелось думать, что я работаю в рамках русской историографической традиции и обращаюсь в первую очередь к русскому читателю. Не знаю, право, пожелал ли бы я посвятить более тридцати лет жизни изучению истории России и писанию работ на эту тему, не питай я надежды, что рано или поздно смогу найти выход на аудиторию, для которой прежде всего предназначались мои исследования.
С момента первого появления книги в 1974 г. некоторые рецензенты, особенно русского происхождения, высказали на ее счет ряд критических замечаний, на которые я хотел бы сразу же вкратце ответить.
Согласно одним критическим отзывам, мое изложение эволюции русского политического устройства слишком односторонне, слишком «гладко» в том смысле, что я, по словам этих критиков, уделил недостаточно внимания сопротивлению общества поползновениям вотчинного государства. В ответ на такое обвинение я могу лишь заметить, что существует уже обширная превосходная литература о борьбе русского общества против самодержавия, тогда как, насколько я знаю, моя книга впервые подробно разбирает иную сторону этою процесса, а именно рост государственной власти в России. Каждый, имеющий хотя бы самые минимальные познания в области русской истории, знаком с Радищевым, с декабристами, с Герценом, с «Народ¬ной волей». Однако многие ли, даже среди профессиональных историков, слыхали об Уголовном уложении 1845 г. или о «Временных законах» от 14 августа 1881 г, которые, возможно, наложили еще более глубокий отпечаток на ход исторического развития? Спору нет, сопротивление русского общества самодержавию получает у меня поверхно¬стное освещение, но толковать это следует не как безучастие с моей стороны, а как результат решения придерживаться главного предмета книги, то есть роста русского государства и его способности отражать нападки на свою власть внутри страны.
Иные критики поставили под сомнение разумность моего решения завершить изложение 1880-ми годами, вместо того, чтобы довести его до 1917 г. Причины этого решения разбираются в Предисловии к английскому изданию и обсуждаются еще более подробно в завершающей главе книги. Могу еще добавить, что я начал работу над продолжением «России при старом режиме», а именно над двухтомной «Историей русской революции», которую я поведу с конца XIX в., примерно с того времени, на котором обрывается настоящая книга.
Бессмысленно, да и просто недостойно, отвечать тем критикам, которые усматривают в моих работах враждебность по отношению к России и к русским людям. В истории русского общественного мнения выстраивается долгая череда горячих патриотов, которые страстно изобличали изъяны в психологии своего народа и в учреждениях страны, но притом любили Россию ничуть не меньше других. Моя книга укладывается по большей части в рамки западнической, или «критической» традиции русской мысли, которая уходит своими корнями глубоко в толщу русской культуры по крайней мере со времени Петра I. Более того, в моей книге нет ничего, отдаленно напоминающего пессимизм Чаадаева, Гоголя, Чехова или Розанова. Я отдаю себе отчет в том, что русские люди, критически отзывающиеся о России, менее уязвимы обвинениям в антирусских настроениях, чем высказывающие подобные же взгляды иноземцы. Но ведь это проблема чисто психологическая, а не интеллектуальная: я никак не могу принять довода о том, что критическое отношение, если оно высказывается посторонним, изобличает какую-то враждебность. Каждый, кто прочтет мою книгу беспристрастно, обнаружит, что я особо подчеркиваю влияние природной среды на ход русской истории и отношу многие его моменты на счет сил, неподвластных населению страны.
«Россия при старом режиме» имеет свой тезис. Я не вы¬думывал его; тезис этот вырисовывался все более и более выпукло по мере моего углубления в разнообразные стороны русской истории. Мои изыскания убедили меня в основательности так называемой «государственной школы», и мое принципиальное расхождение с нею состоит в том, что если ее ведущие теоретики второй половины XIX в. склонны были усматривать в некоторых явлениях лишь относительно маловажные и, возможно, преходящие отклонения от западноевропейской модели развития, я, современник событий, произошедших после 1917 г., скорее смотрю на них как на явления более значительные и непреходящие. Мои трактовки, излагаемые на последующих страницах, выросли из обработки исторического материала на протяжении многих лет. Лучше всего будет пояснить, как я пришел к своим выводам, процитировав строки из «Записных книжек» английского писателя и ученого Самуэля Батлера:

Я никогда не позволял себе выдвигать какой-либо теории, покуда не чувствовал, что продолжаю наталкиваться на нее, хочу я того или нет. Пока можно было упорствовать, я упорствовал и уступал лишь тогда, когда начинал думать, что смышленые присяжные с умелым руководством не согласятся со мной, если я стану упорствовать дальше. Я сроду не искал ни одной из своих теорий, я никогда не знал, каковы они будут пока не находил их; они отыскивали меня, а не я их.

* * *
Мне хотелось бы выразить глубокую признательность переводчику книги Владимиру Козловскому, подсказавшему мне идею ее издания по-русски и самоотверженно потрудившемуся над этим точным и изящным переводом.

Ричард Пайпс
Кембридж, Массачусетс
Октябрь 1979 г.


Предисловие

Предметом этой книги является политический строй России. Книга прослеживает рост российской государственности от ее зарождения в IX в. до конца XIX в. и параллельное развитие основных сословий — крестьянства, дворянства, среднего класса и духовенства. В ней ставится следующий вопрос: почему в России, в отличие от остальной Европы, — к которой Россия принадлежит в силу своего местонахождения, расы и вероисповедания, — общество оказалось не в состоянии стеснить политическую власть какими-либо серьезными ограничениями? Я предлагаю несколько ответов на этот вопрос и затем пытаюсь показать, как оппозиция абсолютизму в России имела тенденцию обретать форму борьбы за какие-то идеалы, а не за классовые интересы, и как царское правительство в ответ на соответствующие нападки разработало административные методы, явно предвосхитившие методы современного полицейского государства. В отличие от большинства историков, ищущих корни тоталитаризма XX века в западных идеях, я ищу их в российских институтах. Хотя я время от времени упоминаю о более поздних событиях, мое повествование заканчивается в основном в 1880-е годы, ибо, как отмечается в заключительной главе, ancien regime в традиционном смысле этого выражения тихо почил в Бозе именно в этот период, уступив место бюрократическо-полицейскому режиму, который по сути дела пребывает у власти и поныне.
В своем анализе я делаю особый упор на взаимосвязи между собственностью и политической властью. Акцентирование этой взаимосвязи может показаться несколько странным для читателей, воспитанных на западной истории и привыкших рассматривать собственность и политическую власть как две совершенно различные вещи (исключение составляют, разумеется, экономические детерминисты, для которых, однако, эта взаимосвязь везде подчиняется жесткой и предопределенной схеме развития). Каждый, кто изучает политические системы незападных обществ, скоро обнаружит, что в них разграничительная линия между суверенитетом и собственностью либо вообще не существует, либо столь расплывчата, что теряет всякий смысл, и что отсутствие такого разграничения составляет главное отличие правления западного типа от незападного. Можно сказать, что наличие частной собственности как сферы, над которой государственная власть, как правило, не имеет юрисдикции, есть фактор, отличающий западный политический опыт от всех прочих. В условиях первобытного общества власть над людьми сочетается с властью над вещами, и понадобилась чрезвычайно сложная эволюция права и институтов (начавшаяся в древнем Риме), чтобы она раздвоилась на власть, отправляемую как суверенитет, и власть, отправляемую как собственность.
Мой центральный тезис состоит в том, что в России такое разделение случилось с большим запозданием и приняло весьма несовершенную форму. Россия принадлежит par excellence к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет, как «вотчинные» (patrimonial). В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель является одновременно и сувереном государства и его собственником. Трудности, с которыми сопряжено поддержание режима такого типа перед лицом постоянно множащихся контактов и соперничества с Западом, имеющим иную систему правления, породили в России состояние перманентного внутреннего напряжения, которое не удалось преодолеть и по сей день.
Характер книги исключает подробный научный аппарат, и я, по большей части, ограничиваюсь указанием источника прямых цитат и статистических данных. Однако любой специалист легко увидит, что я в большом долгу перед другими историками, на которых я здесь не ссылаюсь.

Ричард Пайпс



ГЛАВА 1
ПРИРОДНЫЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ
УСЛОВИЯ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ


Что бы ни писали патриотические русские историки, но когда Господь сотворял род людской, Он поместил россиян отнюдь не в том месте, где они пребывают ныне.
В самые ранние времена, по которым у нас имеются какие-либо источники, сердцевина России, — лесистая полоса, в центре которой располагается Москва, — населялась народами финского и литовского происхождения, тогда как в прилегавших к ней с востока и юга районах жили тюркские племена. Русские впервые мигрировали на эту территорию в конце первого тысячелетия новой эры. До этого они вместе с другими славянами населяли область, границы которой невозможно очертить даже с приблизительной точностью; полагают, однако, что она лежала к северу от Карпат, между Вислой и Одером на западе и нынешней Белоруссией на востоке.
О предыстории славян известно немного. Археологический материал, который нельзя связать с какой-либо определенной этнической или даже расовой группой, окаменевшие обломки языков и этнические названия давно сгинувших народностей, попадающиеся в ранних исторических сочинениях и рассказах путешественников, породили изрядное число теорий, однако конкретных свидетельств у нас ничтожно мало. С какой-либо степенью определенности можно утверждать единственно, что в ранний период своей истории славяне были кочевыми скотоводами и объединялись в рода и племена, и что они не знали ни политической, ни военной организации. С запада и с юга соседями их были готы, а на севере земли их граничили с литовскими. Venedi или Veneti, о которых упоминают Плиний Старший и Тацит, были, по всей видимости, славянами. Это стародавнее название сохранилось в немецком Wenden, обозначавшем несуществующий больше народ Западных славян, и в современном финском слове Venaja, которым финны называют Россию. Говоря о них, иноземцы также использовали имена Antae и Sclaveni. Сами славяне, видимо, звали себя именами «словене» или «словяне», происходившими от «слово» и обозначавшими народы, наделенные даром речи, — в отличие от «немцев» («немых»). Последнее наименование было дано славянами всем прочим европейцам, а в более конкретном смысле относилось к их германским соседям.
Во времена Римской империи славяне жили в Центральной Европе однородной, этнически недифференцированной массой. После падения империи однородность эта стала нарушаться вследствие того, что они оказались захвачены волной переселения народов, вызванной напором азиатских варваров. По всей видимости, миграционное движение славян началось в конце IV в. н.э. вслед за вторжением в Европу гуннов, уничтоживших соседние готские королевства, однако массовый характер переселение обрело лишь в VI в. после наплыва новой волны азиатских пришельцев — аваров. Вслед за вторжением аваров одна группа славян двинулась на юг, на Балканский полуостров, и остановилась лишь по достижении границ Византии. Другие отправились на восток. Здесь им не противостояло ни политической, ни военной силы, и они распространились компактными группками по всему пространству от Черного моря до Балтийского, по пути покоряя крайне отсталых финнов и литовцев и поселяясь промеж них. Именно в эту эпоху переселения, то есть между VI и X вв. н.э., распалась пранация славян. Сперва славяне разделились на три крупные территориальные общности (Западных, Южных и Восточных); во втором тысячелетии новой эры они продолжали дробиться дальше — на отдельные народы. В иных частях славянского мира процесс этот не достиг своего завершения и по сей день.
Перед тем, как приступить к рассмотрению исторической эволюции Восточных славян, от которых пошли русские, следует более или менее обстоятельно описать природные условия, с которыми они повстречались вследствие своего переселения. В случае России географический фактор особенно важен, поскольку (как будет указано ниже) страна в основе своей настолько бедна, что позволяет вести в лучшем случае весьма скудное существование. Бедность эта предоставляет населению весьма незначительную свободу действий, понуждая его существовать в условиях резко ограниченной возможности выбора.
С точки зрения растительности Россию можно подразделить на три основные зоны, которые поясами тянутся с востока на запад:
1. Тундра. Эта область, лежащая к северу от Полярного круга и покрытая мхами и лишайниками, неспособна обеспечить организованную жизнь человека.
2. К югу от тундры простирается громадный, величайший в мире лес, покрывающий большую часть северной половины Евразии от Полярного круга до 45—50° северной широты. Лес этот можно дальше подразделить на три части: А. Хвойная тайга в северных районах, состоящая в основном из ели и сосны; Б. Смешанный лес, частью хвойный, частью лиственный, покрывающий центральную область России, где расположена Москва и где покоятся истоки современного русского государства; и В. Лесостепь — промежуточная полоса, отделяющая лес от травянистой равнины.
3. Степь — огромная равнина, простирающаяся от Венгрии до Монголии. Лес растет здесь лишь при посадке и уходе, а сама по себе природа способна лишь на траву и кустарник.
Что до пахотной почвы, то Россию можно подразделить на две основные зоны, граница между которыми, грубо говоря, совпадает с линией, разделяющей лес и степь. В лесной зоне преобладающим типом почвы является подзол, содержащий скудное количество естественных питательных веществ, находящихся притом в подпочве и требующих глубокой вспашки. В этой области множество болот, а также обширных песчаных и глинистых участков. В ряде районов лесостепи и в большей части собственно степи преобладающим типом почвы является чернозем, цвет и плодородие которого объясняются присутствием перегноя — продукта гниения травы и валежника. Чернозем содержит от 2 до 16% перегноя, насыщающего слой земли толщиной от полуметра до трех метров. Он покрывает примерно сто миллионов гектаров, являющихся центром сельского хозяйства России.
Климат России относится к так называемому континентальному типу. Зимняя температура понижается по мере продвижения в восточном направлении. Самые холодные районы России лежат не в самых северных, а в самых восточных ее областях: Верхоянск, сибирский город, в котором зарегистрирована самая низкая в мире температура, находится на той же северной широте, что и Нарвик, — незамерзающий норвежский порт. Эта особенность российского климата объясняется тем, что производимый Гольфстримом теплый воздух, согревающий Западную Европу, охлаждается по мере того, как удаляется от атлантического побережья и продвигается вглубь материка. Одним из следствий этого является то обстоятельство, что Сибирь с ее потенциально неистощимым запасом пахотной земли по большей части непригодна для земледелия. В восточных ее районах земли, расположенные на широте Англии, возделывать вообще нельзя.
Распределение осадков отличается от схемы расположения растительности и почв. Обильнее всего они на северо-западе, вдоль балтийского побережья, куда их приносят теплые ветра, а по мере продвижения в противоположном направлении, к юго-востоку, они уменьшаются. Иными словами, они обильнее всего там, где почва всего беднее. Другая особенность осадков в России состоит в том, что дожди обыкновенно льют сильнее всего во второй половине лета. В Московской области наиболее дождливые месяцы — это июль и август, когда выпадает почти четвертая часть годичной нормы осадков. Незначительное изменение в распределении осадков может обернуться засухой весной и ранним летом, за которой следуют катастрофические ливни в уборочную. В Западной Европе дожди на протяжении всего года распределяются куда более равномерно.
Водные пути. Реки России текут с севера на юг и наоборот; ни одна из крупных рек не протекает с востока на запад или с запада на восток. Однако притоки больших рек располагаются именно в этом направлении. Поскольку поверхность России плоская (в ее Европейской части нет точки выше 500 м) и реки ее начинаются не в горах, а в болотах и заболоченных озерах, падение их незначительно. В результате Россия обладает единственной в своем роде сетью судоходных водных путей, состоящих из больших рек с их многочисленными притоками, соединяющихся меж собой удобными волоками. Пользуясь даже примитивными средствами транспорта, можно проплыть через Россию от Балтийского моря до Каспийского и добраться по воде до большинства земель, лежащих между ними. Речная сеть Сибири густа отменно — настолько, что в XVII в. охотникам на пушного зверя удавалось в самое короткое время проделывать тысячи верст до Тихого океана и заводить регулярную речную торговлю между Сибирью и своими родными местами. Если бы не водные пути, до появления железной дороги в России можно было бы влачить лишь самое жалкое существование. Расстояния так велики, а стоимость починки дорог при резком перепаде температур столь высока, что путешествовать по суше имело смысл лишь зимой, когда снег дает достаточно гладкую поверхность для саней. Этим объясняется, почему россияне так зависели от водного транспорта. До второй половины XIX в. подавляющая часть товаров перевозилась на судах и на баржах.
Подобно другим славянам, русские в древние времена были пастушеским народом, и, подобно им, поселившись на новых землях, они мало-помалу перешли к земледелию. На их беду области, куда проникли Восточные славяне и где они обосновались, необыкновенно плохо пригодны для земледелия. Коренное финское и тюркское население относилось к нему как к побочному занятию, в лесной зоне устремившись в охоту и рыболовство, а в степной — в скотоводство. Русские поступили по-другому. По всей видимости, сделанный ими упор на земледелие в самых неблаго¬приятных природных условиях является причиной многих трудностей, которые сопровождают историческое развитие России.
Мы уже отметили некоторые из этих трудностей: скверное качество почвы на севере и капризы дождя, который льет сильнее всего именно тогда, когда от него меньше всего толка, и имеет обыкновение выпадать позднее, чем нужно для земледелия. Своеобразное географическое и сезонное распределение осадков является основной причиной того, что на протяжении того периода русской истории, о котором имеются какие-то свидетельства, в среднем один из трех урожаев оказывается довольно скверным.
Однако наиболее серьезные и трудноразрешимые проблемы связаны с тем, что страна расположена далеко на севере. Россия с Канадой являются самыми северными государствами мира. Верно, что Россия располагала обширными территориями с почти тропическим климатом (Крым, Кавказ и Туркестан), однако эти земли были приобретены поздно, по большей части в эпоху экспансии империи в середине XIX в. Колыбель России, — та область, которая подобна Бранденбургу у немцев и Илю у французов, — находится в зоне смешанных лесов. До середины XVI в. россияне были буквально прикованы к этой области, ибо степями с их драгоценным черноземом владели враждебные тюркские племена. Русские стали проникать в степи во второй половине XVI в., но вполне завладели ими лишь в конце XVIII в., когда они наконец нанесли решающее поражение туркам. В эпоху становления своего государства они жили между 50 и 60° северной широты. Это приблизительно широта Канады. Проводя параллели между этими двумя странами, следует, однако, иметь ввиду и кое-какие отличия. Подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, по Великим Озерам и реке Св. Лаврентия, то есть на 45°, что в России соответствует широте Крыма и среднеазиатских степей. Девять десятых населения Канады проживает на расстоянии не более трехсот километров от границы США. К северу от 52-й параллели в Канаде мало населения и почти нет сельского хозяйства. Во-вторых, на протяжении всей своей истории Канада имела дружественные отношения со своим более богатым южным соседом, с которым она поддерживала тесные экономические связи (по сей день она получает больше американских капиталовложений, чем любая другая страна). И, наконец, Канаде никогда не приходилось кормить большого населения: те канадцы, которым не находилось работы в народном хозяйстве, имели привычку перебираться на временное или постоянное жительство в США. У России не было ни одного из этих преимуществ: соседи ее не были богаты или дружески расположены, и стране приходилось полагаться на свои собственные ресурсы, чтобы прокормить население, которое уже в середине XVIII в. превышало население сегодняшней Канады.
Важнейшим следствием местоположения России является чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая. В тайге, вокруг Новгорода и Петербурга он длится всего четыре месяца в году (с середины мая до середины сентября). В центральных областях, около Москвы, он увеличивается до пяти с половиной месяцев (с середины апреля до конца сентября). В степи он продолжается полгода. Остальная часть русского года совсем не хороша для сельскохозяйственных работ, потому что земля делается тверда, как камень, и окутывается толстым снежным покровом.
В Западной Европе, для сравнения, этот период длится восемь-девять месяцев. Иными словами, у западноевропейского крестьянина на 50—100% больше времени на полевые работы, чем у русского. Далее, в тех частях Европы, где теплая зима, зимние месяцы можно использовать для неземледельческих занятий. Экономические и социальные последствия этого простого климатического обстоятельства будут подробнее рассмотрены ниже.
Короткий период полевых работ и спутница его — длинная холодная зима — ставят перед русским крестьянином дополнительную трудность. Он должен содержать скот в закрытом помещении на два месяца дольше, чем западноевропейский фермер. Таким образом, скот его не пасется ранней весной, и когда его наконец выпускают на выпас, он уже изрядно истощен. Русский скот всегда был низкого качества, невзирая на попытки правительства и просвещенных помещиков его улучшить; ввозные западные породы быстро вырождались до такого состояния, что делались совсем неотличимы от довольно жалкой местной разновидности. Сложности, которыми было чревато разведение крупного рогатого скота, привели к тому, что в лесной зоне не развилось действительно экономичное мясомолочное хозяйство. Они плохо сказались на качестве рабочего скота и вызвали вечный недостаток навоза, особенно на севере, где он нужнее всего.
Следствием плохих почв, ненадежных осадков и короткого периода полевых работ явилась низкая урожайность в России.
Наиболее достоверным способом измерения урожайности будет использование показателей, демонстрирующих, сколько раз посеянное зерно воспроизводит само себя (когда, к примеру, одно посеянное зерно при уборке урожая приносит пять зерен, мы говорим о коэффициенте урожайности «сам-пят», или 1:5). Коэффициент урожайности в средневековой Европе обыкновенно составлял 1:3 («сам-третей»), либо, в лучшем случае, 1:4 («сам-четвёрт»); это — минимальная урожайность, при которой имеет какой-то смысл заниматься хлебопашеством, ибо ее хватает, чтобы прокормить население. Следует отметить, что при урожае в «сам-третей» количество посеянного зерна ежегодно не утраивается, а удваивается, ибо каждый год одно из каждых трех собранных зерен надобно откладывать для нового сева. Это также означает, что из трех акров пахотной земли один должен быть занят под производство семян. Во второй половине XIII в. западноевропейские урожаи начали значительно увеличиваться. Основной причиной этого послужил рост городов, чье торгово-ремесленное население перестало выращивать хлеб и вместо этого покупало его у крестьян. Появление богатого городского рынка на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты побудило западноевропейских землевладельцев и крестьян производить товарные излишки путем более интенсивного использования рабочей силы и обильного унавоживания.
В конце Средних веков западноевропейская урожайность выросла до «сам-пят», а затем, на протяжении XVI—XVII вв., она продолжала улучшаться и достигла уровня «сам-шёст» и «сам-сём». К середине XVII в. страны развитого сельского хозяйства (во главе которых шла Англия) регулярно добивались урожайности в «сам-десят». Такое резкое улучшение урожайности имело еще более важное хозяйственное значение, чем может показаться на первый взгляд. Там, где можно надеяться, что земля регулярно вернет десять зерен за одно посеянное, крестьянину надо откладывать на семена лишь десятую часть урожая и посевной площади — вместо третьей части, как ему приходится делать при урожайности в «сам-третей». Чистая отдача от урожая в «сам-десят» в четыре с половиной раза превышает отдачу от урожая в «сам-третей», что теоретически дает возможность прокормить в данной области во столько же раз большее население. Нетрудно оценить, к каким-результатам приводит наличие таких излишков в течение ряда лет. Можно утверждать, что цивилизация начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроизводит себя по меньшей мере пятикратно; именно этот минимум (предполагая отсутствие ввоза продовольствия) определяет, может ли значительная часть населения освободится от необходимости производить продукты питания и обратиться к другим занятиям. «В стране с достаточно низкой урожайностью невозможны высокоразвитая промышленность, торговля и транспорт»*. Можно добавить: невозможна там и высокоразвитая политическая жизнь.
Подобно остальной Европе, Россия в Средние века как правило получала урожаи в «сам-третей», однако, в отличие от Запада, она в течение последующих столетий не знала резкого подъема урожайности. В XIX в. урожаи в ней оставались более или менее такими же, как и в XV в., в худые годы падая до «сам-друг», в хорошие поднимаясь до «сам-четвёрт» и даже «сам-пят», но в среднем веками держались на уровне «сам-третей» (чуть ниже этого на севере и чуть выше на юге). В принципе, такой урожайности в общем-то хватало, чтобы прокормиться. Представление о русском крестьянине как о несчастном создании, извечно стонущем под гнетом и гнущим спину, чтобы обеспечить себе самое жалкое существование, просто несостоятельно. Один из знатоков русского сельского хозяйства недавно поставил под сомнение эту господствующую точку зрения, написав:

Вот получается парадоксальная вещь: занимается исследователь положением крестьян в период раннего феодализма. Так уже им плохо, что идти дальше совершенно некуда. Они погибают совершенно. И вот потом им становится еще хуже: в XV веке — еще хуже, в XVI, XVII, XVIII, XIX вв. хуже, хуже и хуже. И так дело продолжается вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции... Жизненный стандарт крестьян эластичен и... он может сокращаться, но все-таки не до бесконечности. Как они существовали?*

Ответ на этот вопрос, разумеется, состоит в том, что традиционный взгляд на жизненные условия и достаток русского крестьянина, по всей видимости, неверен. Подсчеты дохода новгородских крестьян в XV в. и крестьян Белоруссии и Литвы в XVI в. (и те и другие жили в северных районах с низкокачественным подзолом) и в самом деле дают основания полагать, что этим группам вполне удавалось прокормить себя**. Беда русского земледелия была не в том, что оно не могло прокормить хлебороба, а в том, что оно было никак не в состоянии произвести порядочных излишков. Разрыв в производительности труда между Западной Европой и Россией увеличивался с каждым столетием. К концу XIX в., когда хорошая германская ферма регулярно собирала более тонны зерновых с одного акра земли, русские хозяйства едва-едва добивались шестисот фунтов, т.е. в четыре раза меньше. В конце XIX в. один акр пшеницы в России приносил лишь одну седьмую английского урожая и менее половины французского, прусского или австрийского***. Производительность российского сельского хозяйства, судить ли о ней, исходя из коэффициента урожайности, или из урожая на акр, была самой низкой в Европе.
В низкой производительности российских полей нельзя, однако, винить один лишь климат. Скандинавия, несмотря на свое северное расположение, уже к XVIII в. добилась урожайности в 1:6, тогда как прибалтийские области Российской Империи, находившиеся в руках немецких баронов, в первой половине XIX в. приносили от 4,3 до 5,1 зерна на одно посеянное, то есть давали урожай, при котором возможно накопление излишков*.
Другой причиной низкой производительности сельского хозяйства России, помимо уже перечисленных природных факторов, было отсутствие рынков сбыта. Здесь, как и в большинстве исторических явлений, причина и следствие в своем взаимодействии влияют друг на друга: причина порождает следствие, однако следствие затем делается самостоятельной силой и, в свою очередь, начинает воздействовать на свою первоначальную причину, трансформируя ее. Неблагоприятные природные условия вели к низким урожаям; низкие урожаи породили нищету; из-за нищеты не было покупателей на сельскохозяйственные продукты; нехватка покупателей не позволяла поднять урожайность. Конечным результатом всего этого было отсутствие побудительных стимулов к улучшению сельского хозяйства. Разорвать этот порочный круг могло лишь вмешательство каких-то внешних обстоятельств, а именно: установление торговых связей с другими странами или крупные научно-технические нововведения.
Очевидно, что сбывать сельскохозяйственные излишки следует не другим крестьянам, а тем, кто сам не производит продуктов питания, иными словами — горожанам. При отсутствии городского рынка сбыта излишки зерна мало на что годны, кроме как на перегон в спиртное. Как отмечалось выше, рост урожайности в средневековой Европе первоначально был связан с ростом городов; появление достаточно многочисленного торгово-ремесленного слоя служило стимулом для прогресса земледелия и стало возможным благодаря этому прогрессу. В России же города никогда не играли важной роли в хозяйстве страны и, как ни парадоксально, с течением веков роль эта скорее уменьшалась, чем росла. Еще в конце XVIII в. горожане составляли всего 3% общего населения страны, но и эта цифра может ввести в заблуждение, ибо горожане испокон веку состояли по большей части из помещиков и крестьян, производивших свои собственные продукты питания. Не могла Россия сбывать зерно и за границей, поскольку до середины XIX в. на него не находилось внешнего рынка, появившегося лишь тогда, когда промышленно развитые страны решили, что ввоз продовольствия обойдется им дешевле его производства. Россия стоит слишком далеко от великих торговых путей, чтобы развитая городская цивилизация сложилась в ней на базе внешней торговли.
Трижды на протяжении своей истории она была втянута в русло международной торговли, и каждый раз результатом этого явился рост городов. Но всякий раз расцвет городской культуры оказывался недолговечным. Впервые это произошло между IX и XI вв., когда вследствие мусульманских завоеваний восточное Средиземноморье оказалось закрытым для христианской торговли, и через Россию пролег удобный короткий путь от Северной Европы до Ближнего Востока. Большинство важнейших городов Р

Именной указатель

Агапет — 322
Адриан, патриарх — 130
Аксаков И.С. — 381
Аксаков С.Т. — 260
Александр I — 162, 193, 224, 400
Александр II — 162, 191, 225, 418, 421
Александр III — 404, 418, 421, 422
Александр Невский — 88, 89
Алексей Михайлович — 326, 327
Алексей Петрович — 334
Альберти Л. — 353
Андрей Боголюбский — 58, 87, 88
Анна Иоанновна — 187, 188, 291
Аристотель — 39
Арманд — 463, 464

Бабур — 112
Байрон — 386
Бакунин — 377, 382
Батый, хан — 82
Беккариа — 351
Белинский — 215, 216, 221, 357, 360, 370, 371, 382
Бенкендорф — 400, 403
Берзин — 468
Берка — 345
Блок — 76, 196
Блудов — 404
Боборыкин — 404
Богословский — 194
Бодин — 39, 96, 113
Борис, князь — 308
Боткин — 360
Бремнер — 212
Бровкин — 477
Брюс — 291
Бурышкин — 302
Бухарин — 479
Бюхнер — 373

Валуев — 418
Василий I — 93, 94, 124, 312
Василий II — 93, 94
Василий III — 94, 107, 112, 118, 132, 135, 323, 325
Вебер — 40, 275
Веселовский — 78, 79, 147
Виниус — 271
Витфогель — 37
Владимир Святославич — 216, 309
Владимир Мономах — 60
Вольф — 180
Воронцов — 300
Воронцовы — 239, 294

Гакстгаузен — 23, 24, 33, 210, 240, 241
Гегель — 50, 357, 358, 368, 413
Гельвеций — 356
Герцен — 358, 370, 372, 434
Глеб, князь — 308
Гоббс — 39, 40
Гоголь — 257
Голицын Иван — 156
Головин — 461
Гольбах — 356
Горький — 220
Грановский — 382
Григорий Великий — 313
Григорович — 220
Гротиус — 180
Грушевский — 61

Даниил, митрополит — 323
Даниил Александрович — 89
Дарвин — 375
Дельвиг — 400
Дестюд де Траси — 357
Дзержинский — 465
Дмитрий Донской — 93
Добролюбов — 303
Дойчер — 488
Долгоруков — 191
Достоевский — 364, 379—382, 410

Екатерина II — 102, 156, 161, 162, 167, 168, 185, 187—191, 193, 206, 222, 251, 253, 295, 299, 300, 332, 338, 350—353, 381, 389—391, 398, 400, 403
Елизавета Петровна — 187, 190, 291
Ельцин — 464

Зайончковский — 430
Засулич — 410
Зиновьев — 469, 479, 488, 490
Зубатов — 432—435
Зыков — 130

Иван I — 63, 78, 89—92
Иван III — 93, 94, 107, 114, 116, 117, 118, 131, 132, 135, 188, 319
Иван IV — 93, 95, 97, 104, 107, 110—114, 119, 133, 134, 143, 164, 269, 274, 323
Игнатьев — 422
Иосиф Волоцкий — 321—324

Каменев — 472, 488, 490
Каплан — 447
Карл XII — 169
Катков — 381
Кеннан — 425
Керенский — 457, 470, 471, 473, 475
Керст — 42
Кизеветтер — 279
Кильбургер — 266
Клэпхем — 204
Ключевский — 25, 28, 29, 61, 65, 154, 315
Кноп — 298
Козловский — 130
Коновалов — 305, 306
Константин VII — 48, 52
Конфино — 196
Корб — 391
Коркунов — 400
Корнилов — 470, 471
Котошихин — 110, 111, 128
Кравчинский — 413
Курбский — 97
Кюстин — 160

Лавров — 377, 382
Леви-Брюль — 217
Левин — 449
Ленин — 223, 234, 365, 439, 443, 446—448, 458—490
Лесков — 339
Лиутпранд Кремонтский — 52
Локк — 65
Лопухин — 424, 425, 437, 438
Лорис-Меликов — 415, 418, 420, 421, 425
Любавский — 60

Макарий, митрополит — 324
Максим Грек — 319, 320, 323
Мамонтов — 302
Маркс — 91, 413, 453
Марселис — 271
Мезенцов — 413
Мекк — 302
Милюков — 61, 69
Милютин — 418
Михаил Федорович — 151
Молешотт — 373
Монтень — 309
Монтескье — 350, 351
Морозов — 303
Морозовы — 239
Моску — 460
Мусоргский — 302
Муссолини — 463
Мэн — 51

Наполеон — 330
Нарышкин — 130
Нечаев — 382, 408, 409
Николай I — 103, 191, 201, 224, 250, 256, 332, 401—403, 435
Николай II — 81, 82, 223, 234, 435, 436, 458, 468
Никон, патриарх — 216, 325—329
Новиков — 352—355, 362, 371, 381

Одоевский — 358
Олеарий — 278
Олег, князь — 48

Павел I — 103, 186, 356
Павлов-Сильванский — 73
Парето — 460
Петлюра — 481
Петр I — 100, 159, 168—194, 206, 241—243, 248, 249, 288—292, 333—337, 368, 370, 388, 390, 391, 398, 401
Петр III — 188, 211, 292, 293, 337
Пилсудский — 481
Писарев — 374, 377, 385, 386
Платонов — 135
Плеханов — 439
Плиний Старший — 11
Победоносцев — 383
Погодин — 325, 326
Подвойский — 475
Посошков — 285
Поссевино — 111, 113
Пресняков — 50, 51
Прокопович — 180
Пугачев — 214, 299
Пуфендорф — 180
Пушкин — 203, 206, 259, 356, 385, 386

Радищев — 204, 355, 356
Разин — 214
Ракоши — 118
Распутин — 436
Рейган — 453
Римский-Корсаков — 302
Рейналь — 204
Род — 266
Рожков — 486
Романович-Славатинский — 178, 193, 240
Руссо — 413
Рюрик — 49
Рябушинский — 305, 306

Савва — 110
Салтыков-Щедрин — 257, 393
Самарин — 215, 226
Сан-Мартин — 355
Святослав Игоревич — 55
Сигизмунд II Август — 112
Смит — 101
Солженицын — 340, 341
Соловьев — 338, 375
Сорский — 318—322
Сперанский — 148, 149, 160, 193, 253, 402, 404
Сталин — 134, 445, 460, 461, 478—490
Столыпин — 454
Страхов — 360
Строганов — 256, 257
Строгановы — 272, 294
Струве — 79, 225, 424, 425
Сумароков — 349
Суворин — 386

Тамерлан — 105
Тацит — 11
Толстой Д.А. — 419, 420
Толстой Л.Н. — 214, 332, 338, 364, 386, 387
Третьяков — 303
Троцкий — 460, 475, 479—490
Тургенев И.С. — 373, 379
Тургенев Н.И. — 176
Тухачевский — 482, 483

Уваров — 362
Украинцев — 130
Уолес — 285
Успенский — 215

Фейербах — 373
Филофей — 324
Флетчер — 104, 136, 285, 286
Фок — 403
Фотий, патриарх — 313, 314
Франклин — 353
Фридрих II — 95

Халтурин — 414, 415
Хворостинин — 348, 349
Херасков — 349
Хлебников — 236
Хомяков — 218

Церетели — 466
Цеткин — 483

Чаадаев — 160, 366, 367
Чайковский — 302
Чан-Кайши — 483
Чернышевский — 360, 372, 374, 375, 377, 384—386
Чехов — 386
Чингисхан — 89
Чичерин Б.Н. — 33, 34, 372, 410
Чичерин Г.В. — 484

Шафиров — 169
Шеллинг — 357, 358
Шереметев — 239, 296
Шипов — 297
Шляпников — 487
Штюрмер — 457

Щелкаловы — 138
Щербатов — 251
Щукин — 303

Эйзенштейн — 475
Эк — 64, 65, 241
Энгельгардт — 219, 220

Юрий Данилович — 89
Юрий Долгорукий — 60
Юстиниан — 312

Яворский — 334
Ярослав Мудрый — 50

Эволюция царской России

17.04.2012

Автор: Сергей Тополь
Источник: http://www.medved-magazine.ru/articles/article_1127.html

Эта книга об эволюции политического устройства России при «проклятом царизме» написана четверть века назад профессором Гарвардского университета, директором Русского исследовательского центра и советником американских президентов Ричардом Пайпсом. И до сих пор не потеряла своей актуальности. Она о том, как наша страна прошла путь от вотчины до большевистского переворота и как благодаря раздолбайству дворянства, церкви и интеллигенции, отрекшихся от помазанника Божьего, сползла под железную пяту большевизма. И о том, как Ленин, подобрав страну, передал ее Сталину. Самое смешное, что в книге для настоящего издания практически ничего не пришлось менять: убедительное доказательство того, что мы ничему не учимся. Если точнее, эта книга о нашей мазохистской тяге наступать на одни и те же грабли. Ричард Пайпс. Россия при старом режиме. Пер. с англ. В. Козловского. – М.: «Захаров», 2012