Академик Ландау. Как мы жили. Воспоминания

Год издания: 2019,2018,2016,2013,2011,2008,2006,2002,2000,1999

Кол-во страниц: 480

Переплёт: твердый

ISBN: 978-5-8159-1554-1,978-5-8159-1478-0,978-5-8159-1391-2,978-5-8159-1171-0,978-5-8159-1040-9,978-5-8159-0848-2,5-8159-0598-4,5-8159-0208-Х,5-8159-0048-6,5-8159-0019-2

Серия : Биографии и мемуары

Жанр: Воспоминания

Тираж закончен
Теги:

Конкордия Терентьевна Ландау-Дробанцева (1908—1984), жена гениального физика Льва Ландау, начала писать свои воспоминания после смерти мужа в 1968 году и работала над ними более десяти лет... Получилось три солидных тома. Переплетенные, дополненные фотодокументами, они в виде самиздата какое-то время циркулировали в среде ученых-физиков, но вскоре почти все экземпляры были уничтожены академиками и их женами, которые ханжески возмущались этим откровенным текстом, шокирующими подробностями личной жизни великих умов СССР и нелицеприятными оценками «неприкасаемых». Но «рукописи не горят», и появление воспоминаний Коры Ландау в виде книги — лишнее тому подтверждение.

Перед вами уникальный документ истории и человеческих отношений. Кора Ландау писала, что сесть за машинку ее заставил протокол вскрытия мужа: «Возникла жажда поведать всем, как несовершенна медицинская наука...» Но книга получилась о другом — о несовершенстве человеческих отношений, о предательстве и равнодушии, о зависти и алчности, но и о любви тоже. О любви — в первую очередь. Над всеми человеческими пороками, описанными в этой книге, встает фигура ее главного героя — академика Ландау, выжившего в катастрофе, но убитого равнодушием окружавших его людей. «Между нами жило чудо», — сказал кто-то после смерти Ландау. Так что эта книга еще и о чуде.

«Эти воспоминания я писала только самой себе, не имея не малейшей надежды на публикацию. Чтобы распутать сложнейший клубок моей жизни, пришлось залезть в непристойные мелочи быта, в интимные стороны человеческой жизни, сугубо скрытые от посторонних глаз, иногда таящие так много прелести, но и мерзости тоже. Писала я только правду, одну правду...»

Кора Ландау-Дробанцева

Содержание Развернуть Свернуть

Содержание

Кора Ландау-Дробанцева
Воспоминания 5

Майя Бессараб
Штрихи к портрету Коры Ландау, моей тети 471

Справка об академиках 478

Почитать Развернуть Свернуть

Глава 1

Уже прошло почти двадцать лет с тех пор, когда в то роковое утро ты уехал в Дубну, а мои мысли бесконечно устремляются в прошлое. Неужели были молодость, счастье, любовь и ты!

В воскресенье, 7 января 1962 года, в десять часов утра из Института физических проблем выехала новая светло-зеленая «Волга». За рулем – Владимир Судаков. Сзади сидела жена Судакова Верочка, и справа от нее академик Ландау. Дау ценил Судака (так он называл Владимира Судакова) как ученика — физика, подававшего надежды. В прошлом он высоко отзывался о красоте его жены Верочки.
В новой «Волге» отопительная система работала отлично. На Дмитровском шоссе в машине стало жарко, Дау снял меховую шапку и шубу. (О, если бы он этого не делал!)
Дмитровское шоссе узкое. Обгон, объезд воспрещен! Впереди автобус междугороднего сообщения, его кузов заслонял видимость встречной полосы движения. Судак ехал впритык за автобусом, а встречного транспорта нет, нет и нет. Подходя к остановке, автобус замедлил ход, и тут Судак вслепую выскочил на левую полосу движения, не снижая скорости пошел на обгон, чудовищно нарушая тем самым правила движения. Навстречу шел самосвал. Опытный водитель хотел свернуть на обочину, но там были дети. Водитель самосвала старался проехать по самому краю проезжей дороги, перед Судаком был открыт проезд. Был гололед, резко тормозить нельзя. Профессионал прошел бы чисто между самосвалом и автобусом. Плохой водитель поцарапал или помял бы крылья. Быстрота реакции, секунды, мгновения решали все! А этот горе-водитель со страху резко выжал сцепление и тормоз. По законам физики «Волга» на льду завертелась волчком под действием центробежной силы. Этой силой Даунька был прижат к правой стороне. Голова, правый висок, прижат к двери машины. Злой рок выбрал удар в правую дверь «Волги». Еще бы секунда, мгновение — и удар был бы по багажнику. Но рок был слишком злым! Это он снял с Дау шапку и шубу! Весь удар самосвала приняло на себя хрупкое человеческое тело, прижатое центробежной силой к двери «Волги».
Внутренний левый карман был набит стеклом от окна «Волги», следовательно, полы пиджака стояли перпендикулярно к телу. Незадачливый самосвал, дав задний ход, унес на себе правую дверь судаковской «Волги». Без сознания Даунька вывалился на январский лед и пролежал двадцать минут, пока не пришла «Скорая помощь» из больницы ? 50. Это обыкновенная советская больница с очень хорошим, высококвалифицированным медицинским персоналом. Все было на высоте, особенно главный хирург Валентин Поляков и совсем молодой врач Володя Лучков (он был дежурным врачом).
На правом виске кровоточила рана, порез стеклом «Волги», весь остальной покров кожи цел, признаков видимой травмы черепа тоже видно не было.
Доктор Лучков стал обрабатывать кровоточащую ранку на виске. Физики уже успели доставить в больницу ? 50 одного из «акамедиков» (так Дау называл академиков медицины). Заложив руки за спину, он подошел к врачу Лучкову, оказывавшему первую медицинскую помощь пострадавшему, и сказал: «А не слишком ли вы храбры, молодой человек, что осмелились притронуться к этому больному без указаний консилиума? Или не знаете, кто пострадавший?» — «Знаю, это больной, поступивший в мое дежурство в мою палату», — ответил врач Лучков.
С 7 января 1962 года по 28 февраля 1962 года, 52 дня, академик Ландау провел в этой замечательной советской больнице. Именно здесь благодаря тяжелому и самоотверженному труду всего медицинского коллектива была спасена жизнь крупнейшего физика Л.Д.Ландау.
Весть о том, что в автомобильную катастрофу попал знаменитый физик с мировым именем, полетела по Москве.
А в 17.00 того же дня Би-би-си оповестила мир о несчастье, случившемся в Советском Союзе.
В Лондоне крупный иностранный издатель трудов Ландау Максвелл, услышав эту весть, тотчас снял телефонную трубку: срочный звонок в международный аэропорт Лондона. Он попросил задержать отправление самолета в Москву на один час: «В Москве с крупнейшим физиком стряслась беда, я сам доставлю медикаменты, которые помогут спасти жизнь Ландау». У Максвелла в Лондоне недавно случилась беда: в ночь на 1 января 1962 года его старший 17-летний сын тоже попал в автомобильную катастрофу. Мальчик еще жив, получил множественные травмы, в том числе травму головы. Максвелл знал, какие нужны медикаменты на первых порах, чтобы спасти человека. Уже семь дней медики Лондона боролись за жизнь мальчика. Отек мозга был предотвращен инъекциями мочевины. Дома под рукой у Максвелла были ящички с мочевиной в ампулах. Пассажирский самолет вылетел из Лондона с опозданием на час, взяв курс на Москву, неся на борту драгоценные ампулы мочевины, которым было суждено предотвратить отек мозга у Ландау и отразить одну из первых страшных атак смерти.
Да, Дау получил комплекс множественных травм, каждая из которых могла привести к смертельному исходу: перелом семи ребер, которые разорвали легкие; множественные кровоизлияния в мягкие ткани и, как выяснилось значительно позже, — в забрюшинное пространство с отпотеванием в брюшную полость; обширные переломы тазовых костей с отрывом крыла таза, смещение лобковых костей; забрюшинная гематома — вогнутый живот Дау превратился в огромный черный волдырь. Но медики в те дни говорили, что все эти страшные травмы — просто царапины в сравнении с травмой головы!
Было очень много страшных прогнозов профессоров медицины, самые страшные прогнозы были по поводу мозговой травмы. К счастью, страшные прогнозы медиков смягчаются их ошибками. Рентгенография показала только полую, без смещений, трещину основания черепа. Энцефалограмма показала, что мозговая функция коры сохранена. Почему-то энцефалограмме медики не доверяли. Мозг еще так мало изучен — эта область медицины, увы, спит спокойным младенческим сном в колыбели мировой медицины. В основном медики боялись смертельно опасного отека той части мозга, где расположены жизненно важные центры: сердечно-сосудистые и дыхательные. Больной находился в глубоком бессознательном состоянии шока. В первые, самые роковые, часы врачи больницы ? 50 удержали оборонные позиции жизни.
Когда 7 января 1962 года ранние зимние сумерки стали сгущаться над Москвой, та часть Тимирязевского района, где находилась больница ? 50, была запружена легковыми машинами. Казалось, съехалась вся Москва, море машин. Прибыла милиция регулировать движение, чтобы оставить проезд в больницу. Знакомые и незнакомые, вся студенческая Москва тоже была здесь, все хотели чем-то помочь, что-то услышать.
— Еще жив, еще жив, в сознание не приходит.
Не занимая лифт, физики устроили живой телефон с шестого этажа до дежурной машины физиков.
В больнице собрался консилиум ученых-медиков. Специалист по легким сказал: «Больной обречен, легкие разорваны, куски плевры оторваны, вспыхнет травматический пожар в легких, и он задохнется, ведь дыхательной машины нет!» Заработал живой беспроволочный телефон физиков, несколько машин медиков и физиков сорвались с места и понеслись по Москве. Студенты-медики выяснили, что дыхательные машины были в те годы только в медицинском институте детского полиомиелита. Медицинский консилиум еще заседал, когда физики и медики-студенты внесли в палату Ландау две дыхательные машины, кислородные баллоны. С машинами прибыл дежурный специалист-механик. Члены консилиума от удивления развели руками: «Скажите, молодежь, если для спасения жизни Ландау нам понадобится высотное здание, вы тоже его сюда притащите?»
— Да, притащим!
Развивался и угрожал отек мозга. Несмотря на выходной день, в воскресенье ночью были вскрыты все аптечные склады Москвы и Ленинграда, где тщетно искали мочевину в ампулах. Самолет из Лондона доставил ампулы мочевины вовремя. Отек мозга был предотвращен.
Только после этого случая Министерство здравоохранения приняло меры, и сейчас во всех больницах нашей страны есть ампулы мочевины. Это очень дешевый препарат.


Глава 2

7 января 1962 года в 13 часов раздался телефонный звонок. Снимаю трубку. Говорят из больницы ? 50. В результате автомобильной катастрофы академик Ландау попал в нашу больницу в безнадежном шоковом состоянии. Катастрофа произошла в 10 часов 30 минут на Дмитровском шоссе по дороге в Дубну. Пострадал один ваш муж, спутники отделались испугом.
— Как пострадал муж? Что сломано? Рука? Нога?
У меня было много бестолковых вопросов, не сразу дошло, что слово «безнадежное» исчерпывает все вопросы. Я закричала: «Нет, нет, этого не может быть!» Все вокруг завертелось, не могла найти дверь. Надо было бежать и кричать! Вдруг до сознания дошли чьи-то слова: «Гарику плохо!» И тогда жену победила мать! Я начала бессвязно успокаивать сына, он лежал без движения, лицо без кровинки и широко открытые, немигающие детские стеклянные глаза.
А телефон звонил, звонил и звонил. Было много вопросов ко мне: «Правда ли, что...»
— Да, да, да, правда, правда.
Часы шли, телефон звонил, и на очередной вопрос я стала кричать в трубку, но адресуясь сыну: «Спасибо, спасибо, он пришел в сознание. Спасибо, сломана ключица и рука! Как я счастлива! Миновало! Спасибо, спасибо, как я вам благодарна! Гарик, Гарик, ты слышал, папка уже пришел в сознание». Очередной любопытный положил трубку, решив, что говорил с сумасшедшей.
Зловеще сгущались январские сумерки. Гарика удалось успокоить. Дала ему снотворное, плотно закрыла дверь в его комнату, он уснул. Телефон замолчал. Вся Москва уже знала о трагическом дорожном происшествии, случившемся на Дмитровском шоссе по дороге Дубну.
Позвонил Александр Васильевич Топчиев, он сообщил: «Собраны все медицинские силы Москвы, состояние у мужа тяжелое». Этот звонок принес некоторое облегчение. Тяжелое, значит, жив. С отчаянием и надеждой стала ждать физиков из больницы, должны прийти и сказать правду. Вспомнила, что уже две недели физики из Дубны все время звонили и просили приехать. Ему явно ехать не хотелось, он очень напряженно и много работал, спал мало, ел плохо. При росте 182 см весил только 59 кг. О себе он еще в ранние годы сказал: «А у меня не телосложение, у меня теловычитание!» Эти его слова потом вошли в литературу.

— Дау, ты вчера опять лег спать в три часа ночи. Я слыхала, когда щелкнул выключатель. Ну разве можно столько работать? Стал совсем желто-зеленого цвета, смотри, девушки разлюбят!
Весело улыбаясь, он говорил: «А зато какую работу я заканчиваю. Коруша, все, что я сделал в физике, — ничто в сравнении с этой моей работой, но надо спешить, особенно в конце, вдруг американцы обгонят в самый последний момент, я же не знаю, над чем работает Оппенгеймер. Ты мне не мешай, мне так интересно. А ну, брысь, брысь!»
Работал он всегда лежа на тахте. Друзья шутили: «Дау, у тебя голова весит гораздо больше всего туловища. Чтобы уравновеситься, ты работаешь лежа!» Утром весь пол возле постели был усыпан листами исписанной бумаги — все формулы, формулы, формулы. Поднимая и складывая в стопку, я спрашивала: «А сам-то ты поймешь, что здесь нацарапано?»
— Я все понимаю. Смотри, не выбрось.
Это он повторял всегда и всегда искал будто бы исчезнувшие исписанные листы бумаги. Крик сверху: «Опять убирала, где вот тут валялся такой измятый кусок бумаги?» (его кабинет находился на втором этаже). Бегом наверх: «Дау, клянусь, ничего не выбрасывала, не злись, все твои бумаги всегда находятся».
— А вот сейчас нигде нет!
И когда исчезнувшего листка нет ни под тахтой, ни под столом, ни под ковром, тогда я нахожу этот лист у него в кармане.
Он всегда очень трогательно просил прощения.

6 января 1962 года вечером, после ужина, я искала в его кабинете очередной «исчезнувший лист бумаги». Зазвонил телефон. Это опять был звонок из Дубны. Вдруг он согласился: «Ну что же, хорошо, завтра приеду. Да, приеду, встречайте. Выеду 10-часовым поездом из Москвы».
— Ты согласился ехать в Дубну, а сам говорил — это территория Боголюбова, и тебе там делать нечего.
— Да, говорил. Это так и есть. Но физики меня давно просили и ждут, а сейчас мне сообщили, что мой приезд необходим, надо спасать Семена.
— Какого Семена?
— Бывшего мужа Эллочки. Она забрала сына и ушла к другому, в том же доме, тоже сотруднику Дубны.
— Как, Элка бросила Семена? Но ведь Семен красавец в сравнении с вашей Элкой, он умен, и ты говорил, что он один из плеяды твоих лучших учеников.
— Коруша, в смысле науки новый возлюбленный Эллочки не стоит даже следа Семена. Но помни, народная мудрость говорит: «Любовь зла, полюбишь и козла!» Когда Элла приезжала к нам, я ей неоднократно говорил: «С кем не бывает. Ну влюбилась, ну стали любовниками. А Семен — прекрасный муж, замечательный отец». Он, бедный, так старался не замечать этого романа, он как культурный человек им не мешал. Семен — мой ученик, ревновать он не имел права. Своим ученикам я всегда стараюсь привить культурные взгляды на любовь, на жизнь. Но жена того, к кому ушла Эллочка, застав ее в своей постели, не осознала, что ревность — это один из самых диких предрассудков! Она с младенцем на руках уехала к своим родным в Ленинград. Эллочка сразу перешла жить в квартиру нового мужа. Семен живет рядом, и видеть жену и сына с другим ему оказалось не под силу. Мне сейчас сообщили: он запсиховал. Физики боятся самоубийства. Надо съездить, вправить мозги Семену. Решено, завтра еду в Дубну. Боголюбов — талантливый физик, да и с молодыми физиками всегда интересно поговорить о науке.
— Дау, но ведь наш шофер уже ушел, а завтра выходной.
— Ты права, в выходной к определенному часу с такси трудновато, но я уверен, что к десятичасовому поезду на вокзал меня подбросит Женька на своей новой «Волге».
Женька — легок на помине — появился в кабинете Дау. Он забегал к Дау раз двадцать в день — я была вынуждена дать ему ключ от нашей квартиры.
— Женька, я дал слово завтра ехать в Дубну. Уже договорился с Судаками, встречаемся на вокзале у десятичасового поезда на Дубну. Ты сможешь меня подбросить на вокзал завтра с утра?
— Да, да, конечно, смогу. Тем более что завтра с утра я еду в плавательный бассейн. У меня стало появляться брюшко, надо сгонять лишний жирок.
Я ушла к себе, в нижнюю половину квартиры, а Дау стал диктовать Женьке очередной параграф восьмого тома своих книг, о которых ныне говорят: «Ими вместе созданных».
Как-то я спросила Дау:
— Почему ты пишешь все свои тома только с Женькой, почему не с Алешей?
— Коруша, пробовал не только с Алешей, пробовал с другими, но ничего не получилось!
— Почему?
— Понимаешь, когда я диктую свои книги по физике Женьке, он все беспрекословно записывает. Его мозг — это мозг грамотного клерка, к самостоятельному творческому мышлению он не способен. Студентом производил впечатление способного, но дальше время показало, что это пустоцвет! Творческого работника из него не вышло, но он образован, аккуратен, точен и трудолюбив, из него получился соавтор. Вместо зарплаты я дарю ему свои идеи, ему в обществе необходимо иметь свое лицо. Благодаря его помощи я смог создать хорошие книги по физике для потомства. Я пробовал писать свои книги с талантливыми учениками, но их мозг пытлив, они не в состоянии беспрекословно записывать мои мысли. Что я решаю мгновенно, для них это еще не закон, они возражают, спорят, а когда постигают, приходят и говорят: «Дау, вы были правы». Прошло много ценнейшего времени, а время не ждет! Наше временное пребывание на земле слишком коротко, а надо так еще много успеть! Тратить свое творческое время на писание книг я не могу. Когда устаю думать, зову Женьку и диктую ему очередные параграфы. Долго диктовать я не могу, одолевает скука, а ты, Коруша, хорошо знаешь, я это тебе много раз повторял: самый страшный грех — это скучать! Не смейся, вот придет Страшный суд, господь бог призовет и спросит: «Почему не пользовался всеми благами жизни? Почему скучал?»


Глава 3

Шли годы, популярность Ландау росла. Все давно поняли, что Женька просто состоит при Ландау. При мне физики говорили у нас дома: «Дау, за ту работу, которую Женька исполняет для тебя, ты только должен в предисловии очередного тома выражать ему свою благодарность — так делают все наши академики, — а не делать его своим соавтором. Ведь за свой труд он имеет очень щедрую оплату — твои идеи! Причем такие, что, того гляди, в членкоры скоро угодит». Так говорили физики при жизни Ландау.
— Нет, не преувеличивайте, членкором ему никогда не быть! У него кишка тонка, а рабский труд был уничтожен капитализмом как непроизводительный. Я очень спешу создать полный курс теоретической физики, эти книги очень нужны студентам и молодым физикам. Мои книги по физике помогут молодым физикам «грызть гранит науки». Женьке, конечно, плевать на потомство, но, получая половину гонорара как соавтор, он работает на себя, вот здесь и зарыта собака! В любое время дня и ночи он подстерегает мои свободные минуты. Его природная цепкохвостность поразительна — не отцепится, пока не вытянет из меня нескольких параграфов.
Студенты физфака МГУ в те годы о курсе теоретической физики Ландау—Лифшица говорили так: «В этих книгах нет ни одного слова, написанного рукой Ландау, и нет ни одной мысли Лифшица». Это было известно всем.

Но это все в прошлом. А сейчас ночь 7 января 1962 года. В жизнь вторглась трагическая неожиданность. В дом вошло горе. Около 12 часов ночи пришли физики из больницы, сказали: «Дау в сознание еще не пришел». Женькина жена Леля говорит: «Женя чуть Судака не задушил, он кричал на него: «Убийца!»
Тут я вспомнила:
— Женя, вы вчера при мне дали слово Дау отвезти его лишь на вокзал. Как вы посмели доверить Судаку везти Дау в гололед в Дубну? Его старый «Москвич» весь изранен от его «умения» водить машину. Вы, Женя, первоклассный водитель, я всегда была спокойна, если вы везли Дау. Вы предали Дау! Вы, вы — убийца, хладнокровный убийца! Это вы разрешили Судаку убить Дау. Судак — дурак, ему и его жене импонировало в своей новой «Волге» появиться с Ландау в Дубне!
Физики увели Лифшица.
В действительности было так. 7 января, утром, когда подошло время везти Дау на вокзал, Женька, выйдя из квартиры, обнаружил гололед, забежал наверх к Дау: (это впоследствии рассказал сам Ландау):
— Дау, я не хочу свою новую «Волгу» выводить из гаража в гололед. В своей езде я уверен, но вдруг какой-нибудь дурак-водитель поцарапает мою новую машину. Ехать в гололед нельзя, ты отложи свою поездку в Дубну.
Мне Лифшиц не рассказал ни о гололеде, ни о том, что Дау решил ехать с Судаками. Конечно, у Женьки в его лысом с детства черепе серое вещество кипело только алчностью, в основе всех его действий — только корысть. Потерпеть убыток — равносильно смерти! Вчера дал слово (ему было выгодно иногда послужить Ландау), а сегодня его собственности угрожала царапина! Когда он купил машину, то ворвался к нам со словами: «Кора, Дау, слушайте, какую блестящую сделку я совершил: старую «Победу», стоившую мне 16 тысяч рублей, я продал за 35 тысяч, а за валюту купил новую «Волгу», за 450 фунтов стерлингов в «Березке». Кора, вы можете сделать то же самое, получив от меня безвозмездно эту информацию. Старые «Победы» в большой цене, и желающих приобрести их много. За издание наших книг в Англии и других странах нам платят валютой, а ты, Дау, еще даже не реализовал премию «Фрица Лондона», которую тебе вручало так торжественно канадское посольство!»
Мы с Дау вышли посмотреть на новую «Волгу». Она сияла лысиной и новизной. Он укатил.
— Коруша, если хочешь, купи себе новую «Волгу», и валютой можешь пользоваться.
— Зачем, Дау, «Победа» у нас почти новая. А Женька, оказывается, влюблен в свою лысину.
— Почему ты так решила? По-моему, он завидует моей шевелюре.
— Тебе он вообще завидует. А почему же он купил машину-автопортрет? Крыша и лысина телесного цвета.
Так вот, если бы Лифшиц не состоял при Ландау, у него не было бы законных фунтов стерлингов и не было бы новой «Волги».
У Дау была другая натура. Если он сказал: «Встречайте десятичасовым поездом из Москвы», то опоздать уже не мог! «Точность — вежливость королей», — повторял он всегда, добавляя: «Я за свою жизнь не опоздал никуда ни на одну минуту». Этим Дау очень гордился. Позволить себе опоздание, когда его ждут, для Дау было как бы антитело! Опоздать — никогда! Нарушить свое слово — невозможно!


Глава 4

Воскресенье.
В этот день из года в год у меня была обязанность с утра запихнуть сына в ванну. Удавалось это всегда с большим трудом.
В 9 часов утра Дау уже позавтракал, а я еще занималась сыном. Заглянув в комнату Гарика, Дау сказал: «На звонок в дверь не выходи, я открою сам». Это был сигнал «стоп», «красный свет».
В нашем брачном «Пакте о ненападении» был пункт полной свободы личной жизни, полной свободы интимной жизни человека.
«Хорошо», — сказала я, подумав, что приедет Женька с девицами в машине. В этом случае Дау всегда подавал сигнал «стоп». Звонок в дверь раздался тогда, когда мы с Гариком завтракали на кухне. Через несколько секунд Дау уже внизу. Целуя меня на прощание, он сказал: «Вечером в четверг буду дома». Трудно поверить, что все это было сегодня утром. Кажется, прошла целая вечность.
Вдруг поздний звонок в дверь. Входит незнакомый человек:
— Вы — жена Ландау?
— Да я. Заходите, раздевайтесь, садитесь.
— Я сяду и не уйду до тех пор, пока вы не добьетесь, чтобы врач Сергей Николаевич Федоров, на этом листке записаны его координаты, заступил на ночное дежурство у постели вашего мужа. Иначе Ландау до утра не доживет. Идите в институт и действуйте. Говорят, Капица вернулся с дачи, несмотря на гололед.
Я побежала в институт, умоляла, просила, рыдала. Меня по телефону соединили с председателем консилиума членом-корреспондентом АН СССР Н.И.Гращенковым.
— Врач Федоров, Сергей Николаевич Федоров? Впервые слышу это имя. Все хотят спасти Ландау, но в палате уже нет места ни для одного врача: для спасения Ландау собран весь цвет московской медицины.
Около двух часов ночи я вернулась домой. Неизвестный гость сидел, Гарик спал. После институтского шума в доме была зловещая тишина. Тяжело опустившись на стул, я разрыдалась. Гость сказал:
— Вас убеждали в том, что весь консилиум составляют профессора?
— Да, именно это мне сказали.
— Профессоров там много, но там нет ни одного врача! Звоните, просите, требуйте, настаивайте! Вы имеете юридическое право как жена доверить жизнь своего мужа своему врачу. Только Федоров может спасти жизнь Ландау. Звоните, звоните!
Я позвонила Топчиеву. Он моментально снял трубку, очень внимательно выслушал, записал все координаты Федорова, обещал помочь и позвонить. Мы молча уставились на телефонный аппарат. Александр Васильевич сообщил, что в больнице не согласились, этого врача никто не знает. Я опять стала просить Топчиева, отчаянно рыдая, говоря, что имею юридическое право настаивать. Они не знают Федорова, а я не знаю Гращенкова!
Топчиев был добрый человек — это самое ценное в человеке, особенно, когда он занимает высокий пост. Он ответил, что попробует обойти больницу.
Опять уставились на аппарат. Глухая ночь. В ушах звенит. Время тоже уснуло!
Звонок. Топчиев сообщил: «Есть устный приказ министра здравоохранения товарища Курашова включить по вашей просьбе врача Федорова в консилиум. Я дал распоряжение, за ним ушла машина. Наш начальник лечебного отдела вам позвонит, когда врач Федоров войдет в палату вашего мужа».
— Спасибо, спасибо, спасибо!
Мой ночной таинственный гость встал, поблагодарил меня и исчез.

Врач Сергей Николаевич Федоров был нейрохирург без чинов и званий, но он обладал большим медицинским талантом. Он умел врачевать умирающих больных. От знаменитостей консилиума он получил почти бездыханное тело, пульс едва прощупывался на сонной артерии, только она еще говорила, что жизнь не совсем ушла.
Профессор И.А.Кассирский, член консилиума, в журнале «Здоровье» ? 1 за 1963 год писал: «За сорок лет моей врачебной работы было много замечательных исцелений, казалось, безнадежных больных, но воскрешение из мертвых всемирно известного физика Л.Д.Ландау, о чем сообщалось в нашей и зарубежной прессе, — особо волнующий момент. Каждая из полученных им травм могла бы привести к смертельному исходу. Консилиумы собирали по нескольку раз в сутки. Днем и ночью обсуждались необходимые меры на ближайшие несколько часов. Каждый час, каждую минуту все мы задавали себе мучительный вопрос: «Не упущено ли что-нибудь?» В действие вступил пироговский железный закон умелой организации борьбы за жизнь человека. Отек мозга был предотвращен инъекцией мочевины, была отведена грозная опасность поражения продолговатого мозга. Но от избытка введенной мочевины возникло тяжелейшее осложнение — почки не справлялись с ее выведением, возникло отравление — уремия. Остаточный азот катастрофически нарастал».
Перестали работать почки — это одна из первых легенд о клинической смерти! Но, к счастью, из Чехословакии прилетел нейрохирург Зденек Кунц — крупнейший специалист Европы в этой области. Он сразу спросил:
— Сколько было введено воды? Я вижу, ваш больной на капельном внутривенном питании. Капельное вливание не может вывести из организма избыток мочевины. Челюсти у больного сведены шоковым параличом, глотательный рефлекс отсутствует. Необходимо срочно ввести через нос питательный зонд в желудок и без промедления ввести туда воду. Сколько часов он у вас на внутривенном вливании?
— Уже перевалило за сто часов.
— Очень большая угроза закупорки вен. Немедленно убрать капельницы, зашить вены, питание и воду вводить через носовой зонд. Рецептуру питания я напишу; все измельчать до консистенции жидкой сметаны, пропуская через пищевой комбайн, шприцем нагнетать в тонкий резиновый носовой зонд.
При более тщательном изучении больного профессор Кунц сказал: «Жизнь больного несовместима с полученными травмами. Он умрет, он обречен, протянет еще сутки, не больше. Задерживаться мне нет смысла, я оставил своих больных, которым я нужнее». На следующий день Зденек Кунц улетел, но свой кратковременный визит в Москву, к Ландау, он нанес в такой критический момент и дал очень ценные советы!
Сразу после введения воды в желудок заработали почки, пошла моча и унесла азотные шлаки, грозившие потушить едва теплившуюся жизнь Дау. «Моча пошла», — так отвечали дежурные физики по телефону из больницы ?50. А за стенами больницы, в Москве, в студенческих общежитиях, где кипела молодая жизнь, юный парень на свидании с любимой тоже сообщал: «Знаешь, у Ландау уже пошла моча».

Рассвет нового дня я встретила, сидя у телефона, надеясь, что Дау придет в сознание, и этот черный аппарат сообщит мне радостную весть. Утром накормила сына завтраком, он ушел на работу, ему было 15 лет. В тот год, когда сын заканчивал восьмой класс, в школе был введен одиннадцатый год обучения. Я сразу решила, что для моего сына это неприемлемо, он перестал учить уроки с 6-го класса, оставляя портфель за дверью в передней, меняя утром книги по расписанию.
— Гарик, ты не учишь уроки, но почему у тебя отличные отметки?
— Мама, а зачем учить то, что учитель говорит в классе?
Только по литературе — устойчивая тройка, но этой тройке предшествовал звонок по телефону. Дау снял трубку.
— Я говорю с отцом Игоря Ландау?
— Да.
— Я хочу поставить вас в известность, что вам необходимо обратить внимание на ужасный почерк вашего сына.
— Ну что вы, я видел, как он пишет, и ничего страшного не нахожу. Вы бы посмотрели, как пишу я!
— И потом, ваш сын плохо пишет сочинения. Если средний ученик пишет сочинения в два листа, то ваш сын на любую тему пишет только полстраницы.
— А зачем нужно разливать лишнюю воды по страницам тетради? А как с грамотностью у моего сына?
— Пишет он грамотно.
— Благодарю за ваш звонок. Я доволен успеваемостью сына. Советую вам, не придавайте большого значения каллиграфии, в наш век это не так уж важно.
Сам Дау в последнем классе школы написал сочинение на тему «Образ Татьяны в поэме Пушкина «Евгений Онегин»: «Татьяна Ларина была очень скучная особа». В сочинении только шесть слов, получил, конечно, единицу, однако это не помешало ему как физику!
Комнаты сына и Дау были рядом, на втором этаже нашей квартиры. Дау занимался только дома. От личного кабинета в институте он отказался: «Заседать я не умею, а лежать там негде». Семинары он проводил в конференц-зале. О науке разговаривал с физиками, студентами и посетителями дома, в фойе института или прохаживаясь по длинным институтским коридорам, а в теплые времена года прохаживаясь по территории института.
— Коруш, я пошел в институт почесать язык.
Это значило, что его кто-то ждет, он будет разговаривать о науке или будет кого-нибудь консультировать. Занимался же настоящей наукой он только в одиночестве, лежа на тахте, окруженный подушками.
Созрел как ученый, что называется, в собственном соку. В те годы общение с иностранными учеными было не в моде, а физиков его класса у нас в стране не было. Он почти всегда находился в состоянии творческого напряжения, истощая себя всепоглощающей силой гениального мышления, поражая своим изможденным видом, забывая поесть, теряя сон. Только огненные глаза горели жаждой жизни, жаждой познания, жаждой творчества!
Когда родился сын, я оставила работу. У меня на руках было два младенца. Сын рос, обещая стать взрослым, ну а Даунька был вечным младенцем. С ним забот было куда больше. Его теловычитание заставляло тщательно следить за питанием. Обед — ровно в три часа. С помощью телефона разыскиваю его по институту.
— Дау, ты почему не идешь обедать? Уже половина четвертого.
— Корочка, ты что-то путаешь, я уже обедал.
— Так, интересно, где и что?
— Что — забыл, а обедал, конечно, дома.
— Очень интересно, но ты зайди домой, проверим.
Через несколько минут влетает в кухню: «Как вкусно пахнет! Оказывается, ты права, я действительно голоден».
Как-то в начале лета 1955 года сын на даче заболел. Приготовив завтрак для Дау, я поднялась к нему наверх, он принимал ванну.
— Даунька, с дачи звонил врач. Гарик опять заболел, и я срочно туда еду. Ты скоро спустишься завтракать? На столе в кухне все горячее. Смотри, не задерживайся.
— Через пару минут буду внизу.
— Даунька, запомни, на моей половине стола я все приготовила тебе для обеда, там и подробная инструкция, в какой последовательности, что и как все это есть.
— Ты там так долго собираешься быть?
— Не знаю, в каком состоянии Гарик. Если не вернусь к ужину, найдешь все в холодильнике.
Из ванны Дау вынул звонок из института. Его ждали иностранцы. Конечно, он забыл заглянуть в кухню, а в 16.00 у него была лекция в МГУ. Освободившись от иностранцев, он, не заходя домой, сел в ожидавшую его машину. В 18.00, возвращаясь из университета, в машине он почувствовал себя плохо: «Понимаешь, Коруша, мне вдруг стало дурно. Я испугался, и тебя как назло нет. Подумал, если ты еще не вернулась, лягу в постель и вызову врача. Перепугался ужасно! Когда приехал,

Дополнения Развернуть Свернуть

Игорь Львович Ландау о фильме «Мой муж — гений»

 

 

Посмотрел фильм "Мой муж — гений", в котором фигурирует мой отец. Грустное и тяжелое впечатление. Я не буду здесь говорить о достоинствах или недостатках этого фильма, как художественного произведения. Я хочу сказать только одно. Персонаж фильма не имеет ничего общего с моим отцом. Совсем ничего. Этот персонаж откровенно жалок. Его можно жалеть, ему можно сочувствовать, но его нельзя любить. Одна из женщин, видевших фильм, написала: «Образ, созданый на экране, "неживой". Неприятный человек с безумными глазами, помешанный на женщинах, нагло пристающий к ним просто не вызовет у женщин ничего кроме отвращения, а Льва Ландау женщины любили». Скажу больше, если бы мой отец был похож на персонаж этого фильма, не существовало бы и той удивительной школы теоретической физики, которая называется "школа Ландау". Она просто не смогла бы возникнуть. Думаю, многое тогда было бы иначе.


Увы, не только образ моего отца передан неверно. Неверно передана и общая атмосфера, царившая в те годы. Даже мизансцены не имеют ничего общего с реальностью. Утверждение авторов, что это экранизация книги моей мамы, не соответствует действительности. Отдельные факты, взятые из книги, вкраплены таким образом, что их почти невозможно узнать.

 

 

 

И.Л. Ландау

Рецензии Развернуть Свернуть

Красавица и чудовища

17.04.1999

Автор: Михаил Новиков
Источник: Коммерсантъ №65 (1709)


 Московское издательство "Захаров-АСТ" выпустило книгу воспоминаний Коры Ландау "Как мы жили". Книга очень резкая, и хотя, конечно, сейчас прогулка по садам советской науки есть прогулка по пепелищу — впечатление все-таки сильное. Во-первых, гениальный Ландау. Во-вторых, красавица. Кора Ландау — и в этом можно убедиться, взглянув на фотографии,— относилась к числу красавиц абсолютных. В-третьих, окружение, включавшее как обычных людей, так и человекообразных рептилий. Всего этого уже достаточно для драмы, но божественный режиссер накрутил вокруг жизни этой пары множество привходящих исторических и личных обстоятельств.               Никого так не любил Иосиф Сталин, как ученых. Мерзавцу, видимо, казалось, что силами природы и вправду можно как-то там "овладеть". Прежде чем овладевать, не худо б понять, как они устроены,— соответственно, только ученые и могли помочь в этом деле. Жители московского Юго-Запада знают желтоватые, приземистые, в английском стиле выстроенные корпуса Института физических проблем. Те из корпусов, что смотрят на Воробьевское шоссе,— жилые. Пятикомнатные двухэтажные квартиры и сейчас недурны, а уж в конце тридцатых годов роскошь такого ранга, кроме ученых, вообще не была доступна никому из нормальных людей. (Партийную верхушку к этой категории ведь не отнесешь.)        Но естественным образом вокруг науки — этой сравнительно чистой на первый взгляд области — образовался огромный паразитарный слой. Именно таким персонажем в книге Коры Ландау предстает академик Е. Лившиц, многолетний друг и постоянный соавтор Ландау. Одним из сквозных сюжетов книги как раз и является история ее борьбы с Лившицем — вокруг гонораров, квартир и обстоятельств супружеского быта. Поколения советских физиков, учившиеся по знаменитым учебникам Ландау—Лившица, были о Лившице совсем иного мнения, воздавая должное его таланту популяризатора и интерпретатора. И, если бы воспоминания написал Лившиц, его акценты могли бы быть расставлены иначе, а персонажем могла бы стать сама Кора.        Дело, конечно, не в личных правдах этих двух людей. Этих личных правд сколько угодно, и они стоят одна другой. Дело в атмосфере, которую хорошие мемуары передают, а плохие — нет. Судить книги этого жанра по их стилистическим достоинствам нельзя: наоборот, красоты и лирические отступления в них всегда как на грех торчат и выпирают углом. Чем не-литературней, чем кондовей, тем больше вероятность того, что мемуары подействуют на читателя, что у них будет некоторый эмоциональный итог. И вот в этом, единственно истинном смысле, мемуары Коры Ландау — хорошие мемуары. Атмосферу быта высших академических кругов они передали точно.        Лев Ландау попал в автомобильную катастрофу в начале 1962 года. И прожил после этого еще 6 лет. Прожил, тяжело и в общем-то безнадежно болея. Мучаясь. И вот, этот долгий, тяжелый финал — еще один сквозной сюжет книги. Здесь я задам один вопрос, который не задавала себе Кора Ландау — атеистка и коммунистка. Но прочесть и не спросить — за что же? — невозможно. Может быть, за экзотические принципы семейной жизни, допускавшие с обеих сторон любые вольности сексуального характера? Может быть, за то, что гений в конечном счете все же оказался впряженным в повозку сатанинского режима? Или просто — это уж совсем нечто фаустианское, литературное — за то, что обладатель блистательного интеллекта заглядывал туда, куда смертному соваться не стоит?        В заключение я напомню слова, сказанные Ландау перед смертью: "Я неплохо прожил жизнь. Мне всегда все удавалось". Героическая эпоха науки кончилась. Постмодернистский мир скорее считает гением какого-нибудь Билла Гейтса. Но сказал Ландау красиво — сейчас даже немного завидно, а?

 

Контекст. Книги

20.04.1999

Автор: 
Источник: Журнал Власть №15(316)


 С академической прямотой написала свои мемуары Кора Ландау, вдова академика Льва Ландау, которые московское издательство "Захаров-АСТ" выпустило сейчас в свет. Книга "Как мы жили" вышла очень резкой, и была бы скандальной, появись она лет десять назад. Впрочем, тогда она выйти не могла. Да и нельзя сказать, что теперь опоздала. Впечатление сильное. Во-первых, гениальный Ландау. Во-вторых, красавица Кора. В-третьих, окружение Ландау, включавшее как обычных людей, так и человекообразных рептилий.        Всего этого уже достаточно для драмы, но драмы божественной. А вокруг жизни этой пары еще множество привходящих исторических и личных обстоятельств. Естественно, вокруг науки — сравнительно чистой области человеческой деятельности — образовался огромный паразитарный слой. Одним из сквозных сюжетов книги Коры Ландау как раз и является история ее борьбы с одним из таких паразитных персонажей — академиком Е. Лившицем, многолетним другом и постоянным соавтором Ландау. Наверное, если бы воспоминания написал Лившиц, в центре повествования могла бы оказаться Кора.        Лев Ландау попал в автомобильную катастрофу в начале 1962 года. И прожил после этого еще 6 лет. Прожил, тяжело и безнадежно болея. Мучаясь. Этот долгий финал — еще один сквозной сюжет книги. И все-таки слова, сказанные Ландау перед смертью: "Я неплохо прожил жизнь. Мне всегда все удавалось", немало значат.

Отзывы

Заголовок отзыва:
Ваше имя:
E-mail:
Текст отзыва:
Введите код с картинки: