Знакомые тексты

Сегодня читаем отрывок из "Мемориала Святой Елены" графа Лас-Каза: практически единственный источник прямой речи Наполеона, который так и не написал мемуаров.

Система императорского правления —
Префекты — Причины,  в силу которых
император жаловал  прибыльные должности

7 ноября 1816 года

Говоря о своей системе императорского правления, Наполеон сказал, что она была средством создания самого компактного правительства, достижения самого быстрого решения вопросов и мобилизации наибольших усилий. «Именно это, — заявил он, — позволило нам преодолеть многочисленные трудности и совершить так много чудес. Организация префектур, их работа и результаты, которых они добились, — всё это было замечательным. Порыв энтузиазма охватил более 40 000 000 человек, — и благодаря помощи префектур движение было не менее быстрым и энергичным на окраинах страны, чем в самом её центре.

Иностранцы, посещавшие Францию, которые были способны всё замечать и всё понимать, были изумлены до крайности. Эта единообразная деятельность на огромной территории привела к чудесным и потрясающим результатам, которые до того времени считались немыслимыми.

Префекты, имея местную власть и ресурсы, были сами по себе императорами в малом масштабе. Так как вся их власть исходила от главного источника, для которого они были только каналами связи, так как их влияние было не личным, но проистекало из их временных функций, то есть у них не было личных связей с районом, на который распространялась их юрисдикция, — они пользовались всеми преимуществами посредников старой системы, отказавшись от всех её недостатков. Необходимо было создать такую власть, — продолжал император, — ибо сила обстоятельств поставила меня в положение диктатора. Нужно было, чтобы все нити, исходившие от меня, находились в гармонии с главным делом, в противном случае моя политическая система не принесла бы никакого результата. Сеть, которую я раскинул над французской территорией, требовала сильнейшего напряжения и удивительной силы и гибкости для того, чтобы отразить ужасающие удары, которые постоянно грозили стереть нас с лица земли. Таким образом, большинство пружин моего государственного механизма были диктатурой, принятой для воинственной защиты. Когда должен был наступить момент для ослабления вожжей, все мои связующие нити были бы ослаблены, и мы бы тогда возобновили наше мирное строительство и создание местных институтов. Если мы пока ещё ничего этого не сделали, то лишь потому, что этого не позволяли обстоятельства.

Наше немедленное падение было бы неизбежным, займись мы мирным строительством с самого начала. Не следует предполагать, что страна была готова сразу же использовать свободу должным образом. И по образованию, и по своему характеру народ был слишком пропитан предрассудками прошлых времён. Мы с каждым днём совершенствовались, но нам предстояло ещё очень многого достичь. Во время революционного взрыва патриоты, вообще говоря, становились таковыми в силу своей природы, своего инстинкта: патриотизм был их врождённым чувством, стра­стью, безумием. Отсюда следуют возбуждение, сумасбродство, неистовство, которыми отмечен этот период. Но было бы совершенно напрасно создать и довести до зрелости современную систему с помощью ударов и резких скачков. Эту систему следует насаждать с помощью образования, она должна пускать корни с умом и убеждённостью, — тогда этот процесс пойдёт, ибо современные принципы основаны на простых истинах.

Но, — добавил император, — люди нашего времени так страстно стремились обрести власть! И при этом они, с другой стороны, были готовы стать рабами тех, кто стоял выше них! Мы всегда проявляли нерешительность между этими двумя крайностями. Во время поездок по стране я часто был обязан говорить высокопоставленным офи­церам, находившимся рядом со мной: “Прошу вас, пусть префекты сами говорят за себя”. Если я отправлялся в какое-нибудь подразделение департамента, то должен был говорить префектам: “Пусть ваш заместитель или мэр ответит на мой вопрос”. Если я посылал моих старших офицеров или министров председательствовать на заседаниях избирательной коллегии, то я всегда советовал им стараться не выставлять свои кандидатуры в Сенат, так как я хотел, чтобы они отказывались от этой чести в пользу ведущих лиц провинции; но они никогда не шли навстречу моим пожеланиям».

Это высказывание императора напомнило мне об одном недоразумении, которое однажды возникло между ним и министром Декре по вопросу, затронутому выше. Когда император выразил недовольство, что министра выбрали в Сенат, тот ответил: «Сир, ваше влияние сильнее вашей воли. Я безуспешно противился и уверял их, что вы хотели, чтобы выбирали местных уроженцев. Они настаивали на том, что уважают ваш выбор, но если вы опять пошлёте меня туда, они опять выберут меня».

«Я назначал, — заявил Наполеон, — огромные жалованья префектам и другим лицам, но что касается моей щедрости, то надо делать различие между тем, что было правильной системой, и тем, что диктовали временные обстоятельства. Последнее заставляло меня делать назначения, приносившие большие доходы, тогда как первое давало мне возможность пользоваться безвозмездными услугами. Вначале, когда моей целью было осуществить примирение отдельных личностей, восстановить некое подобие единого общества и возродить нравственность, щедрые жалованья и неограниченные состояния были обязательны, но как только был бы получен искомый результат и восстановлен естественный порядок вещей, я намеревался сделать почти все высокие общественные должности безденежными. Я бы отказывал от места тем, кто не мог сам содержать себя и чья крайняя нужда порождает политическую безнравственность. Я бы настолько изменил общественное мнение, что люди стали бы добиваться государственных постов, почитая за честь занять их, а не ради денег.

Мировыми судьями становились бы состоятельные люди, которые, руководствуясь только долгом, филантропией и благородным честолюбием, могли бы обеспечить безусловную независимость мнений. Именно это определяет достоинство и величие нации, совершенствует её характер и укрепляет общественные нравы. Необходимо изменить общественное мнение во Франции, и нежелание занимать неоплачиваемую государственную должность следует рассматривать как преграду нашему возвращению к нравственной политике. Мне говорили, что мания охоты за должностями уже пересекла океан и что эта инфекция передалась нашим соседям. Англичане в прошлом столь же преуспевали в этом виде низости, как преуспевают в этом в настоящее время Соединённые Штаты.

Любовь к должности является наилучшей проверкой нравов общества. Человек, который выпрашивает государственную должность, уже заранее сознаёт, что его независимость продана. В Англии самые знатные семьи, всё сословие пэров не считали ниже своего достоинства охотиться за должностями. Они объясняли это тем, что колоссальное бремя налогов, лишающее их средств к существованию, требует дополнения к их доходам. Жалкий предлог! Это потому, что их принципы ещё в большей степени пришли в упадок, чем их состояния. Когда люди определённого высокого ранга деградируют до того, что выпрашивают государственные должности ради денег, наступает конец независимости и достоинству национального характера. Во Франции потрясения и волнения революции могли бы считаться извинением за подобное поведение. Всё пришло в упадок, и все чувствовали необходимость собственного восстановления. Для того, чтобы содействовать достижению этой цели с наименьшим ущербом для возвышенных чувств, я был вынужден назначить значительный размер жалованья и придать высокую степень уважения всем государственным должностям. Но со временем я намеревался силой убеждения внести изменения в эту ситуацию. И это было вполне возможно. Всё должно уступать силе, когда она используется для достижения справедливых, благородных и великих целей.

Я готовил счастливое правление для моего сына. Ради этого я в новой школе воспитывал многочисленный класс аудиторов Государственного совета. Получив образование и достигнув соответствующего возраста, они заняли бы все государственные должности в империи. Носители новых принципов, вдохновлённые примером своих предшественников, они были на двенадцать—пятнадцать лет старше моего сына, который благодаря этому оказался бы между двумя поколениями со всеми их преимуществами: с одной стороны — зрелость, опыт и благоразумие, а с другой — юность, быстрота и активность».

   В этом месте я не удержался и выразил своё удивление тем, что император никогда даже и не высказывался в отношении великих и важных целей, к которым он стремился. «Какая была бы польза, обнародуй я мои намерения? — ответил он. — Меня бы стали называть шарлатаном, обвинять в порочных измышлениях и в коварстве; я был бы скомпрометирован. В том положении, в котором я оказался, я был лишён наследственной власти и иллюзии, называемой законностью власти, я был вынужден избегать опасности оказаться в одном списке с моими противниками, я был обязан быть смелым, деспотичным и решительным. Вы говорили мне, что в вашем Сен-Жерменском предместье его обитатели обычно заявляли: “Почему он не законный правитель?” Если бы я был им, то, безусловно, я не смог бы сделать больше того, что я сделал, но моё поведение казалось бы более привлекательным».